- Ну а он?

- Он всё о своем: "У меня претензии исключительно к стилю..." И дальше каскад словечек, злобный бисер слов... Теперь даже не могу вспомнить, что он говорил. Что еще поставить? (Музыка Грига кончилась.)

- Поставь Баха.

- Не слишком мрачно?

- В самый раз!

Зазвучала прелюдия и фуга фа минор, которую и Птицын, и Лунин слушали вместе в Консерватории. В тот день играл Гарри Гродберг. А потом, когда смотрели "Солярис" Тарковского, там тоже звучала эта музыка. Миша очень любил этот фильм, с его помощью он уходил подальше из этого мерзкого мира. Некоторое время, рассевшись на диванах, они молча слушали. Потом Птицын спросил:

- А что с Лизой Чайкиной?

- Я позвонил Ахмейтовой. Сказал насчет денег. Та очень обрадовалась. Перезвонила Лизе. Получил приглашение на Новый год. Отца пока похоронить не удалось. У всех выходные. В том числе и у гробовщиков. Они пьют горькую. В общем мы впятером сидели: я, Лиза, ее мать, Бень, и еще один Лизин одноклассник, с ушами... Он только что вернулся из армии... не знает, что ему делать... Я его выспрашивал о "дедовщине"... вот мы все встречали Новый год... В соседней комнате стоял гроб. Зеркала занавешены. И вообще какая-то тяжелая атмосфера. Отец был пьяница, развелся с ними... Попал под электричку... пьяный. Почти около дома... Переходил через пути... Шел к Лизе... Его хотели везти в морг... Да соседка его признала... Притащили домой... Бень говорил: он чувствует, как его дух здесь витает... рядом, над столом. Задевает за Беня: на щеке холод, и волосы шевелятся.

- Ну а ты? Что-нибудь чувствовал? - заинтересовался Птицын.

- Ничего я не чувствовал. Скучно было. И спать хотелось страшно. А у них негде. Поэтому часов в шесть, на первой электричке я оттуда сбежал. И лег спать на Азовской.

5.

Птицын сидел в горячей ванной и созерцал громадной величины клеенчатую пятку нежно-голубого цвета, висевшую на гвозде под душем. По-видимому, она служила подстилкой для ног. Вообще, все в этом доме отличалась изысканной декоративностью и претендовало на тонкий эстетизм. Стена была снабжена аккуратными деревянными полочками, на которых в правильном порядке разместились разноцветные шампуни - яичные, цветочные, витаминные, - разнообразные лосьоны, кремы и пудры. Вокруг дверной ручки мама Лунина наклеила прыгающих чертиков. А на двери, прямо напротив ванной, во всю длину висело широкое зеркало. Птицын задумался, зачем его сюда повесили: обозревать обнаженное тело в полный рост?

Свое тело Птицыну не понравилось. Он встал на доску, лежавшую поперек ванной, и его голова оказалась отрезанной верхней рамой зеркала, просто ушла за пределы видимости - на экране осталось одно тело: грудь заняла место глаз, пупок превратился в остатки носа у сифилитика, фаллос - в дразнящий, вывалившийся из волосатого рта язык.

Птицын спрыгнул с доски на пол и присел - теперь исчезло туловище, а голова разрослась как на дрожжах. Он сидел на корточках и с тревогой вглядывался в свое лицо, потому что оно начало течь книзу: вот нехотя поплыли глаза и скулы, медленно смыло черно-рыжую бороду, мокрые волосы расползлись в стороны, как тараканы. Из глубины на него выплывали иные лица. Сначала Птицын увидел себя лет четырнадцати с цыплячьей шеей, прыщами на лбу и черными кругами под глазами; потом семилетним улыбающимся ребенком с щербатыми зубами; пухлым младенцем, скроившим кислую мину; мрачным небритым старцем с яйцеобразным лысым черепом, дряблыми морщинистыми щеками, отдаленно напомнившим Птицыну отца, если б ему теперь стукнуло девяносто; потом он нашел себя женщиной - светловолосой худосочной девой в пенсне и папироской в зубах, постепенно размытую черными тенями и превратившуюся в макаку, сначала энергично корчившую рожи, а потом утопившую глумливую образину в трагически сомкнутых на лбу кривых и когтистых пальцах; с трудом он узнал себя в членистоногом чудовище - безглазой летучей мыши, какая прилепилась к черному каменному своду головой вниз в самой глубине зеркала; он осознал себя крокодилом, лениво приоткрывшим правое веко и оскалившим желтые зубы; кривым, бесформенным камнем с отколотым верхом, обросшим снизу мхом; наконец, бело-розовой медузой, тело которой ритмически сжималось в сморщенный кулачок и вслед за тем разжималось, превращаясь в пухлую склизкую ладонь без пальцев. Последний образ показался Птицыну особенно противным: он ненавидел и боялся медуз. Сразу же вылезал из моря, едва они появлялись и прикасались к нему своими мерзкими водянистыми телами.

Птицын прервал этот отвратительный морок тем, что накинул на голову полотенце и стал яростно вытирать голову и тело. Взглянув в зеркало снова, он увидел свое бородатое испуганное лицо и вытаращенные глаза - именно то, что и должен был увидеть в зеркале.

6.

Лунин на кухне пил кофе. Птицын долил чайник, поставил его греться.

- Что ты думаешь о прошлой жизни? -- спросил Птицын Лунина.

- Ты уже спрашивал, когда тебя загипнотизировал Аркадий Соломоныч Гринблат.

- Ты ничего толком не ответил...

Птицын пространно рассказал Мише о своем разговоре с Библией (он не поленился сходить за книгой и показал страницу о пророке Урии), потом пересказал давний сон с загадочной символикой цифр.

Миша скептично отнесся к этим рассказам:

- Во-первых, кто сказал, - заметил он, наливая вторую чашку кофе, - что ты действительно говорил на древнееврейском?! Неужели этот Соломоныч - знаток языков? Сомневаюсь! Разве он способен отличить древнееврейский, скажем, от арамейского?.. По звучанию это близкие языки. Или от вавилонского, шумерского, аккадского?..

Лунин сел на своего любимого конька: он мог часами рассуждать о языках, с энтузиазмом неофита, поставившего себе целью стать полиглотом.

- Во-вторых, - продолжал Миша, - почему ты связал акт мочеиспускания с пророческим словом, как ты там его называешь?.. Урией? Конечно, оно приятно... гадишь на золотого тельца - стало быть, обличаешь грехи израильского народа и прочее... Ну а вдруг... ладно, если угодно, пусть это будет в твоей прошлой жизни ... вдруг ты ни много ни мало как бранишься с женой... например, по поводу солодового пива; ты им изрядно накачался? А?! И вот, хвала Творцу, наконец-то ты добежал до древнеизраильского теплого сортира. Кстати, были там теплые сортиры? В Библии об этом ни слова.

Лунин по ходу речеговорения вспомнил, как жестоко он терпел в кабаке, ёрзая возле Лянечки и хохла, флегматично гуторившего о сале, и какое наслаждение доставило ему освобождение от мук в квартире Птицына.

Птицын кивал головой и похохатывал.

- Вряд ли я добрался до теплого сортира, - подхватил он импровизацию Лунина, - скорее всего, я вывалился из двери и оросил ближайшую колючку в этой каменной израильской пустыне, где ни деревца, ни травы, один чахлый кустарник. Ну а сон с капитаном второго ранга? Что ты об этом скажешь?

- Не знаю. Это ведь сон! Я здесь тоже не вижу прямой связи с реинкарнацией. Мало ли что может присниться! Не понимаю, что тебе дает эта идея? Какой в ней смысл?