«Смерть близехонько пролетела мимо меня. Вот как это было. Генерал Милорадович послал меня к графу Витгенштейну… Лишь только я сказал приказание и, возвращаясь назад, стал въезжать на высоту, как вдруг из рук моих ускользнула шпага, когда я ударил ею по лошади. Спеша к генералу, я хотел было оставить шпагу, но какое-то предчувствие понудило меня ее поднять. Лишь только я слез и, наклонившись, принялся за эфес, как вдруг ядро завизжало над самою головою моей лошади, и она вся затряслась, как лист. Место, на котором я остановился, было возвышено, и ядра летели недалеко от его поверхности. Если б не выпала из рук моих шпага и я не слез бы ее поднять, то Бог знает, что бы со мной было!..»[574]

Определенно, судьба хранила этих людей для будущих подвигов и деяний.

«Отпор, сделанный неприятелю, честь делает российским войскам. Окончание сего дела и прогнание неприятельской пехоты версты за 3 принадлежит российской пехоте. Наипаче два батальона, которые из резервного корпуса ударили в штыки, гнали неприятеля и взяли пленных некоторое число, в том числе и двух офицеров»[575].

«По окончании дела, уже в сумерки, генерал (Милорадович) послал донести Главнокомандующему, что неприятель прогнан за лес, и мы заняли гору. Я нашел его в лагере. Генерал Кутузов отменно был доволен вестью о победе…»[576]

«Мы провели ночь на поле сражения. Вместе со светом пошли мы назад, и вскоре появился неприятель, но преследовал не с тою, как прежде, дерзостью. С сего времени отдельная бригада генерала Милорадовича заступила место арьергарда, а войскам князя Багратиона приказано составить подкрепление, и они по справедливости имели нужду в некотором отдохновении»[577].

«После двухдневного похода арьергард мой под командой князя Багратиона был атакован многочисленным неприятельским корпусом. На корпус под вашим командованьем возлагалась обязанность поддерживать арьергард; корпус князя Багратиона был вынужден ретироваться к вам.

Здесь, господин генерал, вы возобновили сражение с полками, под вашим командованьем находящимися, — Смоленским, Апшеронским, Малороссийским и 8-м егерским. Два батальона гренадер под вашим и генерала Колюбакина[578] командованием, очень удачно ударили в штыки, и вам принадлежала слава закончить этот весьма ответственный день решительно в нашу пользу. Несколько батальонов противника были полностью смяты и отступили весьма далеко.

С этого момента вы составляли арьергард армии. Я должен вам отдать справедливость, что все то время, пока вы исполняли эту обязанность, я прекрасно был осведомлен через вас о всех действиях противника. Ваша бдительность не дала ему обойти вас, когда вы прикрывали мою позицию вблизи Мелька, вы вынесли кавалерийское сражение, когда я занимал позицию у Сен-Пельтена, сражение, о котором свойственная вам скромность не позволила говорить вам достаточно громко»[579], — писал впоследствии Милорадовичу генерал от инфантерии Кутузов.

«С сего времени, до самого Кремса, бригада наша оставалась в арьергарде. Тут-то наиболее претерпели мы беспокойства. Всякий день перестрелки с неприятелем и часто дня по два и более без хлеба, питаясь одним картофелем… Но прежде, чем достигнуть Кремса, Милорадович имел еще одно жаркое дело с французами у Мелька, где Мюрат успел догнать наш арьергард. Русские полки держались с замечательной стойкостью и отступили в полном порядке к С.-Пельтену»[580].

«Арьергард генерала Милорадовича остался при самом разделении дорог, дабы сколько возможно продлить неведение неприятеля о направлении нашей армии. Передовые посты наши из венгерских гусар довольно далеко впереди занимали между лесами выгодное расположение, и неприятель не мог видеть ни малочисленности нашей, ни занимаемого нами места. С передовых постов дано знать, что прислан парламентер, объявляющий желание французского авангарда переговорить о деле с генералом Милорадовичем… После довольно несвязного разговора и множества неуместных приветствий, на которые французский капитан отвечал предложением свести наши передовые посты, присоединяя обещание, что они в продолжение дня со стороны своей ничего не предпримут, Милорадович, исполненный мечтаний о рыцарских блаженных временах, когда на каждом перекрестке первый встретившийся выставлял себя за образец чести и добродетели, не дерзнул оскорбить рыцаря недоверием к словам его, и, как должно, не спросив его о имени, приказал снять посты.

Только что стали мы приближаться к своему лагерю, как получили известие, что когда оставили места свои войска, составлявшие передовую стражу, и начали собираться, неприятель напал на них в больших силах, преследует их не в дальнем уже расстоянии, и что вслед идет немалое число войск.

Вскоре появился неприятель и занял все окрестные возвышения, так что в виду его отступление делалось весьма опасным. Не выходя из лагеря, устроились мы в боевой порядок и приуготовились к отражению. Неприятель двинул сильную пехоту на правый наш фланг, ослабевший положением, и заставил нас обратить в ту сторону и силы наши и внимание, а в то самое время против левого крыла большим отрядом кавалерии произвел обозрение в тылу нашем, где не могло укрыться от него, что кроме войск князя Багратиона не имели мы другого подкрепления. По счастью нашему, неприятель не мог прежде вечера кончить обозрение, по той причине, что кавалерия его принуждена была сделать большой обход вокруг леса, мимо коего кратчайший путь лежал под выстрелами наших батарей. Итак, наставший вечер не допустил ничего предпринять решительного, и Милорадович избавился наказания за непростительную ошибку, которую надобно было поправлять потерею многих голов. Неприятель не застал бы головы у Милорадовича, ибо, невзирая на бесстрашие, она была в величайшем замешательстве. В полночь, разложив весьма большие огни, мы беспрепятственно отступили»[581].