«Веккья Перузиа» тот же, что и прежде. Великолепный стол с закусками стоит посреди маленького зала; красивое бледное лицо Франки — шеф-повара — выглядывает из кухни. Нас приветствует огромная женщина — знаменитая Наташа. Она быстро окидывает меня взглядом и сдержанно пожимает руку. Раймондо ведет меня в крошечный закуток на кухне рядом с посудомоечной машиной и разливает по бокалам белое вино. Мы поднимаем тост и пьем. И Раймондо снова подмигивает мне, как при Аннамарии: мол, у нас с тобой маленький заговор, а она ничего не знает. Он как школьник. Смеемся — мы снова довольные соучастники.

Я никогда не жила и не гостила в Перудже достаточно долго, чтобы обзавестись друзьями; кроме Раймондо, я здесь никого не знаю. Но у меня не так много времени, и я с удовольствием брожу по улицам безо всякой цели, как во Флоренции. Я остановилась в квартире Аннамарии в городе; мы живем там с Наташей и Лидией, угрюмой девочкой из Латвии, которая работает в ресторане посудомойкой. Раймондо же делит время между городом и пригородом Каса-Колоника, где живет со своим неуправляемым сыном. Наташа сидит за кухонным столом в мужском банном халате, пьет чай и объясняет мне, как пользоваться посудомоечной машиной, — и я почти физически ощущаю тоску по Аннамарии, вспоминаю, как мы пили, разговаривали и смеялись за тем же столом. Невыразимо скучаю по ней.

Чуть позже в день приезда принимаю душ, одеваюсь и иду в ресторан. Раймондо усаживает меня за столик у входа, приносит вино и предлагает выбрать любое блюдо из меню; затем сам садится рядом и наливает себе вина. Клиентов немного, и Наташа прекрасно справляется, время от времени бросая в нашу сторону огненные взгляды.

Обожаю ресторан Раймондо. Приди мне когда-нибудь в голову безумная мысль вернуться в беспощадный и жестокий мир ресторанного бизнеса, здесь я могла бы работать. Это маленькое, уютное заведение; с кухни, где правит роскошная толстушка Франка, чьи губы аккуратно обведены черным карандашом, слышно радио. Восемь столиков с зелеными скатертями и свежими цветами. На стенах — фотографии Раймондо в рамках: Раймондо с другом, боксером Джанкарло; Раймондо выступает по национальному телевидению; обнимает сияющих клиентов. В углу — стеклянный холодильник с маленькими креманками тирамису и стеклянными вазочками со свежей клубникой, глазированной лимонным сахаром. А столик с антипасти — овощи, приготовленные десятью разными способами, полкруга сладкого пекорино, салат из свежих фруктов. Тележка с прошутто, на которой красуется сочный розовый окорок; разделочная доска, усыпанная крошками и ломтиками невозможно аппетитного мягкого хлеба.

Раймондо жалуется на язву, от которой мучается почти всю взрослую жизнь, периодически воздерживаясь от алкоголя и переходя на молоко. На время моего приезда он удвоил свою обычную дозу таблеток, чтобы мы могли ни в чем себе не отказывать. Каждое утро в шесть он наливает себе кружку пива и отправляется в собственный огород — собирать овощи для ресторана. Тяжелая жизнь в крестьянской семье закалила этого удивительного человека, который, несмотря на шестидесятилетний возраст, утверждает, что они с Наташей могут часами заниматься сексом. В глубине души я беспокоюсь за него.

Я гуляю, ем и пью вино. На обед обычно прихожу в ресторан и ем салат с его собственного огорода с большим количеством заправки, мягким хлебом с хрустящей корочкой и обязательно — несколькими бокалами домашнего белого вина, разбавленного газированной водой. Потом снова выхожу на солнце, брожу по магазинам, площадям, смотрю на людей, сижу в кафе и болтаюсь по улицам-лестницам, заводящим меня в уютные уголки, к этрускским развалинам или внезапным головокружительным панорамам полей, уходящих вдаль до самого горизонта. Нагулявшись, возвращаюсь в ресторан и заказываю ужин. Франка присылает мне тарелки со свежими яичными тальятелле, толстобокие сливочные бобы с панчеттой, толстые трубочки пасты стрингоцци, блестящие от масла и пересыпанные черными трюфелями, или чесночные артишоковые сердцевинки, плавающие в масле. Лишние килограммы больше меня не заботят, как и риск прослыть обжорой. Эта прекрасная, богатая вкусами еда будет такой только здесь, и мне хочется запечатлеть это в памяти.

На маленькой кухне мы с Франкой говорим о мужчинах, среднем возрасте, сексе, любви и смерти; она одним глазом приглядывает за булькающими соусами. Я не могла удержаться и встала из-за стола, чтобы лично похвалить ее восхитительный каччаторе[26] с кроликом. Как ей удалось достичь столь насыщенного вкуса, приготовить такой густой, вязкий, чудесно пахнущий травами соус? Увлеченная беседа о еде заводит нас совсем в другие степи, и неизбежно Франка начинает жаловаться на долгие, тяжелые, неблагодарные рабочие смены и твердить, как же ей хочется на пенсию.

Понадобилось три с половиной недели, чтобы моя австралийская жизнь показалась совсем незначительной; я уже готова ее бросить. Как я могла так долго не возвращаться в Италию? И смогу ли уехать отсюда опять? Еда — всего лишь символ, физическое выражение всего, что вдохновляет, оживляет и пробуждает ту часть меня, что словно впадает в спячку, как только я уезжаю. Такое впечатление, что я не один человек, а два — а может, все дело в том, что в Италии я чувствую себя полноценным человеком. Это всего лишь внешняя среда, которая, однако, обогащает и наполняет все мое существо, изменяет меня, делает лучше. Это чувство преследует меня всегда, когда я приезжаю в Италию и снова погружаюсь в местную жизнь, но только теперь я понимаю его и могу выразить словами. Выходи на пенсию, хочется сказать мне Франке, твоя кухня будет в сохранности в моих умелых руках.

Поняв, что я не притязаю на Раймондо, снежная королева Наташа тает (помогает и небольшой выговор, который он ей сделал). Мы всего лишь две иностранки в чужой стране — и Наташа уже с удовольствием ведет меня за покупками, совсем как Сильвана. Но если с Сильваной мы ходили по бутикам, набитым волшебными и элегантными вещами, которые я могу позволить себе только в мечтах, Наташа тащит меня в подвалы с распродажами и дешевые магазины, рассчитанные на девочек-подростков, где орет стерео, а прилавки завалены копеечными яркими шмотками. Эта сторона элегантной Перуджи прежде мне не открывалась, и, пока Наташа выбирает вещи для своей двадцатитрехлетней дочери, которую почти не видит, я примеряю бесконечные джинсы и рубашки по смешным ценам.

Мы гуляем по тоскливому дешевому универмагу, где я умираю со скуки, пока Наташа ведет долгую беседу на русском с какой-то парой, а потом пытается убедить меня накупить дешевых безделушек в подарок родным и друзьям. Наконец заходим в одну из лучших кондитерских города, где Наташа заказывает самый жирный торт с кремом и говорит, что вскоре хочет всерьез заняться фитнесом. Ох уж эти женщины!

Вернувшись в ресторан, понимаю, каким драгоценным подарком является Наташа для моего любимого сумасшедшего Раймондо, как много дел она берет на себя. Она — декоратор его театра, благодаря ей у него есть возможность блеснуть или, когда устал, ускользнуть и пропустить рюмочку в одном из баров Перуджи, а если захочется — напиться и громко распевать для клиентов.