Корона в Деве, Стрела в Весах, Жертвенник и Кентавр в Скорпионе, Арктур в Стрельце, Змееносец и Дельфин в Козероге, Орел в Водолее. По большей части использованы первые фразы каждого отрывка, но в двух из тринадцати названных медальонов явно выбрано более благоприятное толкование — победитель зверей, а не преступник под Сириусом, военачальник, а не грабитель под Орлом. В случае Тельца (Fissio ungulae) и Рыб (Belua) взяты последние из упомянутых созвездий, в случае Овна — первое (Корабль) и четвертое (Козленок) в наиболее благоприятном своем виде. В Стрельце (восход и заход Арктура) первым положительным вариантом пренебрегли, вероятно, потому что верного друга изобразить труднее, чем стража, а может, по другой, неведомой нам причине.

Из всего этого следует, что главной идеей цикла никак не мог быть конкретный гороскоп, скажем, Федериго Гонзага или Палаццо дель Тэ. — ясно, что в конкретном гороскопе лишь одно созвездие встает и одно садится. Значит, цикл, скорее всего, носит общий дидактический характер, и цель его — напомнить, скольким влияниям подвержен человек, сколько звезд, согласно надписи, могут «его пленить», направить ум к размышлениям о космическом порядке в духе введения к восьмой книги Фирмика, из которой выбраны темы для медальонов:

Воззри на небеса, мой славный Маворс, отверстыми очами, и пусть твой дух всегда созерцает прекрасное устройство божественного творения. Ибо тогда наша душа, проникшись собственным величием, освободится от низких пороков тела, сбросит помехи бренности и устремится к своему создателю… ибо это знание позволяет нам хоть на миг заглянуть в то, как творит божественная мудрость, и ведет нас к тайне нашего собственного происхождения. Ибо, если мы будем всечасно заняты размышлениями о божественном и устремим наш дух к небесным силам, пробуждая их в божественных обрядах, мы избавимся от низких желаний. И все это приведет нас к большим достижениям, так что мы будем презирать все, что почитается дурным или удачным в человеческой доле. (VIII, 33, 2–3)

При таком толковании нет ничего языческого в размышлении о небесах и небесных законах. Как и более популярные серии, на которых изображались «дети планет», эти фрески иллюстрируют научное учение, которое вовсе не обязательно противоречит вере, поскольку затрагивает вполне земные вопросы, здешнюю судьбу рожденный под тем или иным созвездием. В медальонах Салы деи Венти это псевдонаучное учение представлено в живописной форме, которая, похоже, сознательно избегает избитого и очевидного, опять-таки в духе Фирмика Матерна, подчеркивающего эзотерический характер своих откровений:

… природа Божества скрывается за многими завесами, чтобы нелегко было к ней приблизиться и открыть на всеобщее обозрение величие ее происхождения. Мы в своей книге тоже пытались сделать ее чтение ясным для верных, но недоступным для невежд и безбожников, чтобы достославные слова древних не замарались святотатственным обнародованием. (VIII, 33, 2–3)

Кто бы ни сочинял программу для этой комнаты, ему вполне удалось создать атмосферу мистической таинственности[360] — хотя использованный метод не вполне нов. Во всяком случает, поворот от «вульгарной» планетарной астрономии к более «эзотерической» мудрости Манилия предвосхищен в знаменитом астрологическом цикле Феррары, города, из которого ведет род сиятельнейшая матушка Федериго.[361] В обоих циклах планеты, обычно изображаемые совместно с зодиакальными знаками, заменены двенадцатью олимпийцами, каждому из которых, по Манилию, поставлен в соответствие знак.[362] При взгляде на потолок Салы деи Венти видно, что и здесь, как в Ферраре, сохранена приведенная у Манилия последовательность, хотя сопоставление с зодиаком и нарушено из-за необходимости вместить изображения в имеющееся пространство.[363]

Если начать с начала календарно года, то есть с Водолея в юго-восточном углу комнаты и двинуться по зодиакальному кругу, Юнона, как ей и положено, окажется за Водолеем, Нептун — за Рыбами, Минерва — за Овном. Продвигаясь параллельно стенам, мы увидим идущих в правильном порядке Венеру, Аполлона, Меркурия, Венеру, Юпитера и Цереру, хотя из-за общей геометрии цикла они оторвались от своих зодиакальных знаков. Завершив обход, мы увидим, что оставшиеся четыре знака в правильном порядке помещены по центральной оси свода: Вулкан (золоченая лепнина), Марс, Диана (с Актеоном), и, наконец, Веста (снова лепнина).

Олимпийцы втиснуты таким странным образом, потому что двенадцать сплюснутых шестиугольников, непосредственно прилегающих к знакам зодиака, оставлены двенадцати месяцам. Они, разумеется, идут в верном порядке — январь рядом с Водолеем, февраль между Водолеем и Рыбами, Март между Рыбами и Овном и так далее. У такого расположения есть даже преимущество перед традиционным — оно учитывает, что Овен, скажем, встает не первого марта, и что на каждый месяц приходится по отрезку от двух знаков.

И вот, при том, что цикл зодиакальных знаков с изображениями месяцев — самый что ни есть расхожий средневековый календарный сюжет, советчик Джулио вновь обнаружил свою оригинальность. Это особенно заметно в изображениях месяцев. Вместо привычных картинок[364] мы видим довольно обескураживающий набор классических сюжетов, призванных, без сомнения, явить подлинный облик этих месяцев. Тот, кто задумывал этот цикл, явно имел доступ ко всем античным календарным премудростям, например, к той, что обсуждается в «Фастах» Овидия, в «Сатурналиях» Макробия и в других менее известных источниках. Гуманисты и астрологи шестнадцатого века как раз начали тщательно собирать и сличать эти материалы — и один из характерных их представителей, Лука Гаурико, возможно, подскажет нам разгадку большинства этих образов.[365]

Januarius, разумеется, представлен двуликим Янусом, держащим ключ; (согласно Овидию, «Фасты», I, 99 ключ должен быть в левой руке). Рядом с ним змея, кусающая свой хвост — иероглиф вечности, столь дорогой сердцу каждого ренессансного философа. Februarius обрел форму фавна с двумя факелами, явная аллюзия на Луперкалии «Fauni sacra bicornis» (Овидий, «Фасты», II, 268). «А в течении двенадцати дней в феврале весь народ приносит жертвы с восковыми факелами».[366] Март, разумеется, изображен в виде самого Марса, от которого, как мы слышали, производят его название многие, хотя и не все.[367] Апрель иллюстрирует рождение Венеры, ибо, по Макробию, одно из толкований возводит название месяца к греческому названию пены, из которой встала богиня.[368] Для Мая из многих предложенных Макробием этимологий выбрана Майя, мать Меркурия[369] (который сидит у нее на коленях, держа кадуцей). Для июня советчик Джулио также выбрал из всех возможных вариантов Юнону, которую проще изобразить.[370] Июль и август — разумеется, Юлий Цезарь и Август.[371] Но дальше выбор ясных и понятных образов явно оказался затрудненным — как изобразить простые, без всякой таинственной подоплеки числительные, содержащиеся в названиях месяцев