должно быть, в самом деле сильно устала. Но сон был вязким, как трясина, переполненным клаустрофобическими образами: влажные губы «Карла» и его правая рука – у меня на затылке; лицо Майкла. Еще мне снилось, будто бы я чем-то расстроила Клариссу и он велел мне уехать; мой мозг, переварив разочарованное выражение его лица в тусклом утреннем свете, как будто сделал с него слепок. Проснувшись, я испытала едва ли не благодарность за то, что наконец бодрствую. Медленно подбрела к помутневшему от времени зеркалу: оттуда на меня глянуло изможденное лицо с мягкими, податливыми чертами; на предплечье расплывались синяки.

Ужасно хотелось немедленно спуститься и заварить чаю, но сама мысль о том, что там я могу на кого-нибудь наткнуться – или что мне придется общаться с кем-то из обитателей дома, – была слишком мучительной. Поэтому я отправилась в небольшую ванную рядом со своей комнатой – которой никогда не пользовались и где я однажды увидела сороконожку величиной с собственную ладонь, а мебель старомодного розового цвета не меняли года эдак с 1973-го, – и набрала ванну.

Сидя голышом на холодном кафеле, я слушала, как из хилого крана течет струйка воды, и представляла, что вот сейчас зажмурюсь – и забуду обо всем, что случилось за последние сутки. «Карл», Майкл – лицо Майкла. На этот раз я крупно влипла. Да еще и Лоуренс со своими дурацкими подсолнухами. Вода была обжигающе горячей, и лишь погрузившись в клубящуюся паром ванну, я ощутила первую волну возмущенного несогласия. «Не очень-то профессионально», ишь ты! Как будто сам он вел себя со мной профессионально с самого моего приезда в Сен-Люк. Всячески же побуждал меня чувствовать себя как член семьи – и только поощряемая им я стала мало-помалу расслабляться и поднимать забрало. Да, вот и он – уже знакомый мне укол тупого гнева, ощущения несправедливости. Я смотрела, как бедра понемногу становятся розовыми от горячей воды. Да пошел он! Пошли они все к черту!

Вернувшись к себе, я проверила телефон.

Кларисса: «Ты жива?»

Том: «Все в порядке?»

Я перевела его в режим полета и задвинула засов на двери. Он хочет больше самоотдачи? Да пожалуйста, я буду как Пол Саймон, мать твою, неприступной скалой, островом в океане![167]

Сбросив полотенце, я села по-турецки прямо на пол, рядом с грудой дневников.

11 мая 1969 г.

В общем, я не зря решил сделать это именно на вокзале. Получилось даже нечто символичное: переход, движение вперед и так далее. Отличный образ. Однако, при всей кажущейся надуманности, я ничего такого не планировал. До самого момента, когда я произнес те слова, я еще думал, не позвать ли ее с собой. Потом она посмотрела на меня с этим ужасным выражением зависимости. И я понял, что поступаю правильно, – она вела себя точно так, как все девушки, когда привязываются…

12 мая 1969 г.

Она забрала их, хотя оставила столько всего. Наверное, собиралась в спешке. Пара блузок, висевших на крючке в ванной, чулки, которые так сильно пахнут ею, что сводят меня с ума… и злосчастный «соловей»…

Но ни одного дневника, ни одного! Я все обыскал.

Я просто обязан выяснить, о чем она писала.

Снаружи застучал по стеклу мелкий дождь: первый пасмурный день в Сен-Люке на моей памяти. Я вдруг подумала: как много он писал о том, что Астрид вела дневник! С того самого дня, как она переехала к нему, он воспринял этот факт едва ли не как личное оскорбление. Я подошла к окну и закурила. Прохладные брызги приятно освежали кожу. Майкл никак не шел у меня из головы: я ощущала давление его личности, его голос как будто заглушал мой собственный. Я подумала, что все бы отдала, чтобы хоть раз услышать ее.

14 мая 1969 г.

Просто замечательно! Уже пять вечера, и я почти два часа сижу на проклятой скамейке в парке. Курю сигареты, одну за другой, пытался читать – не вышло. Я знаю, что она там: смена заканчивается через полчаса, и знаю, что она пойдет этим маршрутом, чтобы сесть на 25-й автобус. Уже три часа – и ничего. Чертова бессердечная корова. Я перебрал по справочнику всех Паркеров в Майл-Энде, и никто из них не знал никакой Астрид, – а я, конечно, напрочь забыл, как там ее нарекли при крещении. А сегодня так отчаялся, что сдался и пошел к Джорджо. Он заметил меня сразу же, стоило только подойти к стойке, и велел убираться.

Как он на меня посмотрел!

Я попытался было его урезонить – объяснить, что никуда не уйду (еще чего!), что мне нужно с ней поговорить. Он ответил, что у нее сегодня выходной, – но я-то знаю, что она работает по пятницам. Клянусь: я заметил в коридоре краешек ее рук – ее тонкие пальцы, которые я так хорошо знал и которые знали каждую частичку меня…

– Я знаю, что она на кухне, – сказал я, вцепившись в барную стойку и стараясь, чтобы старик не увидел, что я вот-вот слечу с катушек.

– Ее нет, – сухо повторил он – и прибавил с нехорошей улыбочкой: – Она сегодня со Стивеном.

Я отложила тетрадь и открыла вордовский файл на ноутбуке. При всех своих прегрешениях, даже в двадцать лет, при всем своем пафосе («Отличный образ!») Майкл уже умел создать идеальный, захватывающий текст. Чем более сомнительными становились его поступки, тем сильнее меня затягивало чтение его дневников. И причина была не только в надежде на то, что после всего случившегося – Клара, Стивен, эта новая, растущая одержимость Грецией – он сделает что-нибудь, чтобы искупить свою вину, но прежде всего – в желании разобраться, где правда, а где ложь. Помимо своей воли я стала замечать некоторые нестыковки в его версии событий – и чем больше он укреплялся в своей параноидальной вере в то, что Астрид его перерастет, тем очевиднее становились эти прорехи и расхождения. И в то же время постепенно размывалась и стиралась грань между этими пробами пера (абзацами рассказов, строфами тяжеловесных стихов) и явный вымысел перемешивался с тем, что скорее относилось к реальности.

Он начал писать о своих снах: о телефонном звонке своей любимой сестре – чья смерть стала едва ли не самым травматичным событием его юности. В одной из записей он утверждал, что впервые после университета встретил Клару на вечеринке в Хайгейте, а через неделю вспоминал однодневную поездку с ней в Брайтон за несколько недель до знакомства с Астрид. Единственный человек, за которого я изо всех сил старалась цепляться во всех этих слоях неправды и полуправды, становился все менее различимым. Нужно было выяснить, что случилось с Астрид. Попытки разыскать ее с каждым днем грозили обернуться все более серьезными последствиями, и я вдруг поняла, что в результате этих стараний ее идентифицировать совершенно по-глупому привязалась к ней. Раскрыв дневник на том месте, где остановилась, я стала печатать.

25

Майкл

– Астрид.

При виде меня она вздрогнула и пробормотала вполне ожидаемое ругательство. Казалось, что больше всего на свете ей хочется сбежать – да ноги не слушаются, и потому она просто сжалась в комок. Я вскочил со скамейки, не дав ей опомниться и совладать со своими конечностями.

– Астрид.

Я стоял прямо перед ней, но не мог собраться с духом и коснуться ее. Лишь когда она уже готова была сорваться с места, я наконец набрался смелости и положил руки ей на плечи.

– Я не могу с тобой говорить, Майкл.

– Выслушай меня – пожалуйста! – я невольно сжал ее плечи чуть крепче и почувствовал, как она передернулась.

– Больно, – тихо сказала она, и я увидел, что костяшки мои побелели.

– Пожалуйста, пойдем выпьем чего-нибудь. Мне нужно с тобой поговорить.

* * *

Весь следующий день, после того как на вокзале рассказал ей о Греции, я боялся выйти из дома: вдруг она позвонит или придет.

Но вместо нее пришла Дженни.

– Что стряслось? – спросила она. – Где Астрид?

– В гостях у родителей, – соврал я. – Да и тебе лучше уйти: я собираюсь на встречу с Кларой.

– С Кларой Стэнтон? – жилка у нее на виске недовольно дернулась.

– А что? – я подтолкнул ее к двери.

– Зачем тебе встречаться с Кларой Стэнтон?

– Поговорить об Оливере Голдсмите. И я уже опаздываю – давай-давай, вперед!

– Я с тобой – мне нравится Клара.

– Джен…

* * *

Три дня. Три дня настоящей агонии. Три дня, в течение которых я будто бы законсервировался и кристаллизовался, запертый в этой ужасной квартире – неестественно огромной без нее и в то же время ежесекундно сжимающейся. И вот теперь она была здесь, передо мной, я стиснул ладонями ее плечи, всеми силами стараясь создать силу магнетического притяжения. Но ее лицо… Оно словно служило подтверждением тому, что она