— Лен, хочешь? — протянул он ей пачку эскимо.

— Да не люблю я, — поморщилась она.

— Ты попробуй, это «Умка», эскимо в шоколаде. Хорошая штука.

Лена развернула обёртку. Задумчиво откусила кусок. Потянулась поправить очки, но вспомнила про контактные линзы и опустила руку.

— Не понимаю, — сказала она, рассматривая жизнерадостного медвежонка на синей обёртке, — при чём тут Умка?

— А что? — насторожились мы.

— «Умка» по-чукотски означает — «взрослый белый медведь-самец», — наставительно пояснила она. — А тут — мороженое… мультики ещё эти… Не понимаю.

— А ещё певица есть такая Умка, в Москве, — невпопад сказал я. — Да не обращай ты внимания, ешь. Просто у нас никто не знает, что это значит, а мультик про медвежонка видели все. И потом, если «умка», значит, вроде как «умный». Звучит похоже.

— Слушай, — вдруг вскинулся Серёга, — ты же изучала все эти чукотские культуры… Расскажи что-нибудь! Всегда мечтал послушать.

— А чего рассказать?

— Ну, я не знаю… Загадку загадай какую-нибудь.

— Хорошо. Слушайте: «Грызёт-грызёт, а жирным не становится». Что это?

— Тоска! — крикнул Серёга так поспешно, что облился пивом.

Я только крякнул: у кого чего болит…

Лена покачала головой: «Неправильно».

Мы гадали долго (Ленка успела съесть всё эскимо), но так и не додумались до правильного ответа. Оказалось, это топор.

Мы прогулялись по «Саду камней»; все скамейки были мокрыми, сесть мы не решились и примостились под большой облетевшей лиственницей. Рядом оказалась урна, на которой по трафарету была сделана надпись: «МУД РЭП». Что сие означало, было загадкой, но Серёга проникся этим слоганом и теперь громко восхищался городскими службами.

— Прогрессивные ребята! Это они правильно написали, — говорил он, глядя в серое небо и баюкая в руке початую бутылку. — Так им, рэперам, и надо.

— А при чём тут рэперы? — удивилась Ленка.

— Как при чём? Написано же… Туда их, в урны, значит, мудаков…

— Да чем тебе рэп-то не угодил?

— А всем! — Серёга сел на своего любимого конька. — Бандитский стиль как был, так и остался. Негритянские блатные частушки, вот что такое ваш рэп.

— Он такой же «наш», как и твой… — проворчал я. — Между прочим, панки твои любимые тоже не сахар.

— Ты что! — едва не поперхнулся он. — Панки — они просто анархисты. По крайней мере, друг в дружку не стреляют. А эти без ствола на улицу не выходят. Вон, в Штатах каждый месяц разборки. И вообще при чём тут панки? Я блюз люблю.

— А блюз, значит, тебе не бандитский…

— Ну ты скажешь! — Серёга повращал глазами. — Блюз — это же стон души. Блюз, это когда хорошему человеку плохо.

— А рэп? — спросил я.

— Рэп? — Серёга на мгновение задумался и вдруг нашёлся: — Рэп, это когда плохому человеку хорошо!

Серёга всё-таки экстремист. Я тоже, признаться, рэп не очень-то люблю, но чтоб гонять и ненавидеть — до такого пока не доходило. Люди вообще плохо понимают друг друга, и почему-то именно музыка служит главным камнем преткновения, разделяя поколения, классы и культурные прослойки. Помню, когда я был ещё мальчишкой, у меня была пластинка немцев «Pudhys» — стопроцентных хиппов из ГДР, заигранная до дыр. Пели парни на немецком, и стоило мне её поставить, как мои родители принимались орать: «Выключи сейчас же этих фашистов!» Ну мама с папой — это всё-таки святое плюс с поправкой на их поколение, побитое войной, я их могу понять. Но Серёга-то чего лютует? К слову сказать, неплохую музыку играли эти «Пудис», и стихи у них были хорошие, но популярными за пределами родной соцлагерной Германии они так и не стали. А немецкий язык на мировую сцену вернули как раз таки идейные нацисты из «Rammstein» и мистики из «Lacrimosa», вся Америка на ушах стояла, да и Россия тоже стояла. И ничего, никто не спорил, не орал. Да, много странностей принесла нам эпоха диктатуры покемонов и телепузиков. В общем, не поймёшь, чего народу хочется — то ли конституции, то ли севрюжины с хреном… В общем, я толкнул речугу на эту тему, все как-то задумались и до самого отправления больше не произнесли ни слова.

Народу в электричке было мало, удалось сесть всем. Двери гулко хлопнули, пантограф выбил синюю искру из проводов, и электричка двинулась вперёд со всеми остановками. Уже на третьей начали подсаживаться люди, и вскоре в вагоне стало не продохнуть. Кабанчика с Ленкой прижало друг к дружке, Фила тоже сдавили с двух сторон. Меня оттеснили к окну. Было жарко, Денисыч помаленьку стал клевать носом. Серёга что-то шептал Ленке на ухо, а меня, как всегда бывает после нескольких бутылок, пробило на размышления. Я после пива нехороший становлюсь — всё время мрачный сижу, засыпаю. Иногда кидаюсь на людей — не с кулаками, а так, поговорить. Думаю много. Мозг становится на «автоподгрузку», как это дело называет Фил. Так и сейчас. Я сонно моргал и глядел в окно — на пробегающие мимо поля, перелески и посёлки с покосившимися серыми заборами, с теплицами в обрывках белой парниковой плёнки, с чернеющими грядками, и соответственно с этим текли и мысли в моей голове.

На Урале осень чёрная. Вообще, если строго разобраться, у нас лето как осень. Как в том анекдоте: «А чего это ты такой незагорелый? У вас в Перми что, в этом году лета не было?» — «Почему не было? Было. Только я в тот день болел». Недаром у пермяков и коми в календаре только два летних месяца — июнь и июль, а август значится уже как осень. Не знаю, может, где в средней полосе, в Центральном Черноземье осень долго остаётся «золотая», а у нас всё облетает быстро и как-то неправильно. Потому, что сразу. Вчера ещё были зелёные листья, а послезавтра — фьють — и только голые ветви торчат. Да ещё ёлки с соснами. Те хоть и зелёные, но зелень у них какая-то… злорадная, что ли. Мол, летом вы нас задвинули, зато теперь — нате, получите дубль два. С тундрой не сравнить — на Крайнем Севере осень хоть и быстрая, но яркая. Если с самолёта смотреть, то будто ржавый лист железа измяли и на землю бросили — красное, жёлтое, зелёное, серое…

А собственно, чего это вдруг Ленка к нам прикатила? Чего ей на своей Чукотке не сиделось? Вообще, разве так делается? Позвонила за два дня до приезда, сказала, что экзамен сдаст — и сразу к нам. Какой экзамен? Что она там успела сдать за один день? Какие вообще могут быть экзамены осенью? У неё что, переэкзаменовка, что ли? Непонятно. Или это я стал таким подозрительным после всех тех бабушек и прочего?

Я покосился на Ленку с Кабанчиком. Ленка как Ленка. И Кабанчик как Кабанчик. В смысле — реагирует нормально. Была бы она роботом, фиг-два бы он к ней так откровенно клеился… В чём, в чём, а в чутье Серёги я, по крайней мере пока, ещё уверен. Я усмехнулся своему отражению в вагонном стекле. Да, расшатали нервы, жабы… До сих пор, когда мимо Центрального гастронома иду, невольно голову в плечи втягиваю, как черепаха, — а ну как шарахнет чего или выскочит кто. Был бы я курящим, вышел в тамбур подымить, глядишь, нервишки успокоил бы, а так… Хотел к Филу в сумку залезть, пока он спит, да тоже не рискнул: электричка, знаете ли, — раздавишь бутылочку, а удобства во дворе. А двора, как говорится, нету.