Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И потом, — заметил отец, — кто тебе, Саша, поможет в беде, кроме родителей? Хоть с этим ты согласен?
— Как же, — ядовито добавила мать. — Согласится он! У него же гордыня.
На миг я представил, каким образом могли бы помочь мои бедные старики в разборке с Моголом, но даже не улыбнулся. Их невинные души были светлы, а моя давно сгорбилась от греховных устремлений.
— Пойду, пожалуй, — сказал я. — Поправляйся скорее, папа. У меня для вас обоих есть маленький приятный сюрпризец.
— Вот этого не надо, — всполошилась мать. — Хватит нам твоих сюрпризов. Неужто жениться надумал?
Я увел ее в коридор и вручил запечатанную пачку десятитысячных купюр.
— Не экономь, мама. Покупай все, что нужно.
— Что с тобой происходит, сын?
— Влюбился, мама. Честное слово!
— Который раз?
Целуя ее щеки, я почувствовал влагу.
Я не знал, кто ему помогает, но он шел по следу точно, цепко, как матерая овчарка, и незаметно было, чтобы устал. Но ошибки бывают у всех, не только у меня, поэтому я спросил:
— Выходит, Григорий Донатович, приближаемся к финишу?
Он вел машину аккуратно, не гнал без надобности и склонен был уступить дорогу тем, кто рвался вперед, не соблюдая правил. Покосился на меня:
— Приближаемся, да, но не так быстро, как хотелось бы.
— Однако сегодня вечером… Или пан, или пропал…
— Нет, Саша, не горячись. Сегодня вечером попросим Катеньку приготовить вкусный ужин. Выпьем по рюмочке и пораньше ляжем.
— Не хотелось бы выглядеть дураком, но хорошо бы уяснить…
— Сегодня Могол не придет. То есть придет, но не один.
— Почему?
— Да уж так. Могол крупный хищник, не Четвертачок. В ловушку не сунется сломя голову. Он поступит иначе. Сейчас вокруг того места, где мы назначили свидание, столько его людей, что мушка не пролетит незамеченной. Двум таким «чайникам», как мы с тобой, там вообще сегодня делать нечего.
— Но как же…
— Любимая дочурка, скажешь? Да, Саша, любимая. Но ты плохо представляешь, как он устроен.
Он пока только немного разозлился. Кто мы такие для него? Две шавки, которые осмелились тявкнуть откуда-то из подворотни. Зачем ему лично марать об нас руки, если он пол-Москвы под себя подмял? Он больше оскорблен, чем напуган. Да и не верит, что Лерочка действительно в опасности. Вот когда…
Внезапно я испытал упадок сил, какой бывает после долгой работы, когда вдруг выясняется, что все расчеты были неверны. Гречанинов это заметил, посочувствовал:
— Не унывай, Саша! Все идет по плану.
— По плану? Но как же с ним можно договориться, если он такой? Он получит свою дочурку, а потом…
Тут уж Гречанинов удивился, посмотрел на меня как-то странно и резко перевел разговор…
Катю я увидел издали: она смотрела из окна. Чудно: дом большой, стоквартирный, но я поднял голову и сразу встретился с ней глазами. На шестом этаже ее лицо казалось обрамленным в траурную рамку. Я помахал рукой, и в ответ она скорчила рожу. Мое сердце было уже с ней.
— Давайте съездим в загс, — сказал я Гречанинову. — Мы с Катей заявление подадим.
— К чему такая спешка?
— Если меня прихлопнут, ей хоть квартира останется.
Сели в лифт.
— Не позволяй себе расслабляться, — сказал Гречанинов. — Саша, ты же сильный человек.
Замечание подобного рода от любого другого я воспринял бы как насмешку, но Гречанинов имел право говорить все, что ему вздумается. Я испытывал перед ним внутреннее смирение, которое ничуть не тяготило. Ощущение, что этому человеку я уступаю во всем, было даже приятным…
Катя поинтересовалась, обедали ли мы. У нее все было готово: овощной суп, жаркое и компот из сухофруктов. Извинившись перед Гречаниновым, я увел ее в спальню. Осторожно обнял, поцеловал в губы. Она была как неживая. Я спросил, любит ли она меня. Она ответила, что любит, но очень устала. Не от любви, нет, а оттого, что ей приходится целыми днями сидеть взаперти. Я уверил, что это нормально, когда человек скучает в одиночестве. Катя спросила, долго ли это продлится и что ей делать, если мы утром уйдем, а вечером не вернемся. Я сказал, что такого не может случиться, потому что с Григорием Донатовичем не справится никто. Он богатырь, супермен, и, возможно, знает тайну философского камня. С этим она согласилась, но заметила, что напрасно я считаю ее дурочкой, которая ничего не понимает. Она, оказывается, не вчера родилась на свет и еще до встречи со мной перевидала столько всякого дерьма, что почти утратила веру в людей. Иногда ей кажется, что весь мир состоит из насильников и тех, кого они преследуют. Мы же с ней, она и я, не способны оказывать настоящее сопротивление, и то, что нам до сих пор не оторвали головы, всего лишь счастливая случайность, но это вопрос времени. Я старался ее утешить, утирал слезы, целовал и гладил худенькие плечи, и постепенно мы оказались в таком состоянии, что захотелось прилечь поудобнее. Будет неприлично, прошептала Катя, если войдет Григорий Донатович и увидит, чем мы занимаемся, но остановиться мы уже не могли. Ласковое наше соитие было подобно предутренней грезе, и никто нас не будил, пока мы сами не очухались. Оконную занавеску трепал ветерок, комната слегка покачивалась, как лодка, которую оттолкнули от берега. Блестящие Катины глаза были прекрасны, в них стояла вечность.
Закурив, я сказал:
— Я тут пораскинул умишком маленько. Надо нам с тобой пожениться.
— Не надо так шутить.
— Я не шучу. Я уже с Григорием Донатовичем сговорился, чтобы до загса подбросил. А ты что, против?
Катя села, свесив ноги с кровати, закуталась в халатик: теперь я видел только пушистый упрямый затылок.
— Саша, я тебе не верю.
— Чему не веришь?
— Ты не можешь говорить это всерьез.
— Почему?
— Ты совершенно меня не знаешь. Даже не знаешь, сколько у меня было мужчин.
Я потянул ее к себе, но она вырвалась, резко отбросила мою руку:
— Саша, ответь на один вопрос, только честно.
— Ну?
— Зачем ты пригласил меня в ресторан? Тогда, в первый раз.
— Разве не догадываешься?
— Сам скажи.
— Хотел переспать с тобой, зачем еще приглашают в ресторан.
Повернулась ко мне, и лицо у нее было восторженное, как у Миклухо-Маклая, который впервые увидел папуаса.
— Ага! Значит, думал, я проститутка. А теперь что же случилось?
— Боже мой, Катя, да что с тобой? Что тебя так задело? Подумаешь, распишемся. Это же никого ни к чему не обязывает. Сегодня распишемся, завтра разведемся. Делов-то куча.