«Милостивый Государь мой Матвей Иванович! По получении сего письма, извольте, Ваше Превосходительство, обратить Ваш путь в г. Кострому; сие я Вам сообщаю по Высочайшему Его Императорского Величества повелению; пребывание Ваше в Костроме должно быть безвыездное впредь до особого повеления. Пребываю и т. д. Алексей Куракин. 13 декабря 1797 года».

Платов сделался нездоров и хотел пустить себе кровь, голова гудела и кружилась. В Кострому прибыл лишь 24 декабря с тем же Николаевым, но был все еще болен, и рапорт Куракину, что прибыл в город, послал только 28-го числа. Кроме того, приложил письмо личное:

«Сиятельнейший князь!

Милостивый Государь!

Помогите несчастному испросить у всемилостивого Государя милостивого прощения, чтобы я удостоился жительство иметь и с престарелою матерью моею, женою и девяти детей моих. При этом же я много должен разным кредиторам, мог бы тогда выплачивать продажею исподволь имения моего, дабы не лишиться хотя дому того, в котором они проживают. Задолжался я не прихотью, а по несчастью большой командой моей, в рассуждение старых обстоятельств, так должно тогда было; сам я вижу теперь, что я в счетах запутался; есть за другими полками и мои деньги за доставление в разные годы вещей нужных по службе. Дальняя отлучка моя не допустила меня сделать с ними верного расчета и терплю теперь от недоброхотов моих. Счастлив бы я был, если б известна была Величественному Государю моя усердная служба, которую я по долгу и по присяге моей производил и должен производить. Я Вашему Сиятельству донес всю истину; ежели это неправда, накажи меня Бог на сем и на будущем свете. Честь имею быть покорнейший слуга Матфей Платов».

Письмо осталось без ответа.

Следившие за Платовым доносили куда следует, что испытывает поднадзорный «истинное сокрушение». Тоска терзала опального генерала, особенно усилилась она весной, когда все расцвело. Костромской губернатор просил, чтоб разрешили Платову навещать местных помещиков, где «хорошее, тихое и отменно вежливое обращение» поможет разогнать его «чувствительную унылость». Петербург ответил отказом.

Почти три года прожил Платов в Костроме, сошелся там с молодым артиллеристом, подполковником Ермоловым, таким же ссыльным. Последний разе ним виделись, когда из Персидского похода возвращались. Теперь вот где судьба свела.

— За что тебя, Алексей?

— За письмо. Начальство ругал, — коротко ответил Ермолов. Прогуливаясь с ним вечерами, расслаблялся Матвей Иванович, звездным небом любовался:

— Вот эта звезда — над местом, где Волга к югу заворачивает; эта — над Кавказом, куда б мы с тобой бежали, если б не было у меня столько детей… Детей у меня дюже много. Одних Иванов двое. Дочерей уж не знаю куда и пристраивать, за кого отдавать. Женись, Алексей, я тебе под начало Атаманский полк дам.

— Какой же Атаманский полк? Ты ж не атаман, — уклонялся Ермолов.

— Буду. Я во сне видел, — уверенно, с усмешкой говорил Платов.

— Ты снам веришь?

— А как не верить? Я смерть Потемкина видел… А недавно, перед тем как с гауптвахты выпустили, видел я сон, что ловил в Дону рыбу и вытянул сеткой свою саблю. А она — ржавая… Так ясно видел!.. Вроде и не сон. Приносят мне всю амуницию, когда выпустили, я первым делом — за саблю. Не заржавела? Нет. «Ну, — говорю, — она меня оправдает». Поехал на Дон. И что б ты думал? Так-таки и не отпустили дальше Москвы. Оно и понятно — сабля-то ржавая приснилась… — вздыхал Платов и снова глаза к небу поднимал. — А вон та звездочка — как раз над тем местом, откуда я мальчишкой гонял свиней на ярмарку…

Пока торчал Платов в Костроме, разные события случились в Российской империи. Казаков все чаще посылали на усмирения. Данила Ефремов и один из Иловайских весь 1796 год гонялись за мужиками в Орловской и Курской губерниях. Император Павел чудесил: то приказывал вырыть тело Потемкина и бросить птицам, то вдруг одним указом уравнял донские чины с армейскими, чтоб путаницы не было, а наоборот — единообразие. Короче, одним росчерком всем донским старшинам, есаулам, хорунжим и сотникам по два чина подарил.

На Дону Денисовы были в великой силе. Федор Петрович графский титул получил. Адриан Денисов заседал теперь в Канцелярии, ездил к царю с депутацией, представлен был царице Марии Федоровне, обедал с царем во внутренних покоях и водку пил.

В Петербурге это радостное событие на «Казачьем подворье» достойно отметили, но в разгар гулянья и карточной игры (дело было за полночь) явился полицейский офицер и в 12 часов выслал молодого Денисова и полковника Бузина на Дон. Перепугавшись крутых мер, кинулся Денисов к Аракчееву. Аракчеев объяснил, что это не ссылка и не высылка, а просто надо ехать и принять казачий полк. Двадцать два таких полка стягивались экстренно к Пинску, чтоб оттуда идти воевать с французами. Собрана была на западных границах армия, готовилась в поход, бить безбожников-французов за их нововведения.

И русские командиры уже покрикивали старательно: «Физики (теоретики, умники)! Все делать по-старому, а новое — вздор!»

Восемь полков казачьих ушли в Италию. По дороге в Брюне показательно наездничали, «экзерсировали», показывали австрийскому Императору свое мастерство. А заодно перед венграми, которые своей кавалерией всегда славились, повыделывались. Подходя к Италии, узнали, что едет Суворов и будет командовать.

И в Костроме узнали, что Суворов едет в Италию. Ермолов просился, чтоб пустили его повоевать, заодно Платову прошения писал.

— Кто там теперь новый прокурор? Ты его знаешь?

— Знаю. Знаю, — отвечал Ермолов и строчил жалостливое: «Светлейший князь! Милостивый Государь Петр Васильевич! Бедствия, угнетающие меня, чрезмерны: подробное изъяснение их перед Вами, о знаменитый князь, к чему бы послужило мне, если бы высокий степень Ваш не равнялся великости души Вашей?..»

— Ты пропиши, что лишаюсь имения за долги и Вспомогательный банк отказал.

— Угу… «Считаю дни злоключений моих, к тому же раны!» Так, что там еще?.. «Тяжелая болезнь от воображения будущего… Стою уже одною ногою в гробе…» Оч-хорошо!..

Платов подписывал ермоловские сочинения, ждал. Оба верили в чудо. Выпустили же адмирала Чичагова, который сидел за «якобинские правила и противные власти отзывы». Надо было вести эскадру в Голландию, ему и предложили, «чтоб избрал любое, или служить так, как долг подданнический требует без всяких буйственных сотребований, и идти на посылаемой к английским берегам эскадре, или остаться в равелине (в заключении)». Конечно же, Чичагов повел эскадру.

А Платова и Ермолова из Костромы не отпускали и в армию не требовали. Написал «знаменитый князь» резолюцию: «Оставить без ответа, как дело, в которое я вмешиватца не смею».

Без Платова ушли казаки в Итальянский поход.

И вновь отличился в том походе Адриан Денисов, и вновь справедливости искал, скандалил, да так, что молодого князя Багратиона на дуэль вызвал.

Поставили их обоих в авангард, но старшим назначили младшего по чину Багратиона. Денисов воспротивился. Багратион же согласился требовать рапорты не с него, Денисова, ранее Багратиона произведенного в полковники, а непосредственно с казачьих полков. Потом Багратиона произвели в генералы, противоречие исчерпалось, но остались соревнование и взаимное недовольство.