– В определеньи собственных заслуг не судьи мы[136], – сказала Порция. – Вы дали слово, а теперь ступайте прочь, любезный сударь, и больше к нам не сватайтесь.

Униженный собственным обетом, герцог развернулся на каблуках, взметнул плащом и вышел вон, не произнесши более ни звука.

– А ты за ним разве не побежишь? – осведомилась у Нериссы Порция. – Бюстом колыхать пред ним не будешь?

– Я б и колыхнула, да только мне крайне любопытно, что за стих ваш папенька к этому призу присовокупил.

Порция заглянула в ларец с его зловонным бурым насельником, но никакого пергамента, сходного с тем, что в золотом ларце нашел марокканец, не обнаружила. Посмотрела на стряпчих – те пожали плечами.

– Стишка тут нет.

– С серебром ничего не рифмуется, а? – заметила Нерисса.

– Что-то я не уверен, Яго, – сказал Родриго. – Кассио, похоже, очень мил.

– Он не мил. Когда напьется – сущий дьявол, как вскоре сам ты убедишься. Я презираю его, он мне отвратителен, я не люблю его до крайности. Ненависть моя к нему в сравненье с ненавистью – все равно что ненависть в сравнении с любовью. Так что не стоит говорить: он мил.

– Ну, я не в смысле мил, а в смысле – держится, как благородный.

– Настолько благороден, что отхарит твою Дездемону – и глазом не моргнет. Какие шансы будут у тебя, нескладного ежа, после того, как побывает она с таким привлекательным негодяем? Пей давай, укрепляйся перед боем.

– Варом отдает.

– Пей. Согреешься в ночи, пока к тебе я Кассио не доставлю.

– А это будет – где?

– У стен Цитадели, в узком переулке – увидишь в окне красный фонарь, там живет куртизанка Бьянка, что прелести свои распродает за тряпки и прокорм, но в этом франте души не чает[137]. Подождешь в темноте, в трех дверях оттуда. Когда напьется – а это произойдет довольно скоро, – я вложу ему в голову мысль, что она за ним посылала. Он, слыша про нее, не в состоянье сдержать веселый смех[138], и на зов пойдет как миленький. Я двинусь следом, не попадаясь на глаза. Держи свой меч на изготовку – и рысью в драку. Как только схватитесь вы с ним, я подыму тревогу и привлеку стражу, чтоб засвидетельствовала негодяйство Кассио и то, что напал он на тебя облыжно.

– Так мне его убить?

– Коль случится, так случится, тем радостней всем нам, но надо вам подраться. Пред тем, как нанести убийственный удар, советую претерпеть легкое раненье.

– Легкое раненье?

– А коли не удастся, ну что ж – как друг твой я обязан буду нанести тебе его сам. Для виду.

Родриго раскрыл было рот что-то возразить, но смолк, не начав, посмотрел на старого трактирщика, что как раз проковылял мимо с охапкой дров для очага.

– Говори без страха, – молвил Яго. – Он глух.

– Сдается мне, прилично будет не доверять тому, что он так глух, каким представляется.

– А, здравая мысль. Походка немощна его, но вот в глазах я примечаю какой-то очень похотливый блеск. Подозреваю, он в мое отсутствие творит делишки темные с моей женой.

– Правда? И трактирщик тоже? Друг Яго, прошу простить, если превышаю полномочия, но вам нужно серьезно с ней поговорить.

– Потом. Теперь же ступай отыщи себе место у дома Бьянки. Я уже видел, как он пьет: одного кубка с него довольно, чтоб его штормило. Тогда он пустится на поиски скользких ночных приключений. Ступай, будь там, а я пойду в караулку к портовым офицерам со свежим кувшином вина. Давай, давай, Родриго, вслед иди за Кассио[139].

– Иду, – сказал Родриго, направляясь к двери и возложив руку на рукоять меча. Затем повернулся и сделал два шага назад, словно бы по инерции. – Я опрометью в бой, Яго. Я словно бы во сне.

– Иди!

– Иду!

Пошел.

Яго опрометью взбежал по лестнице – спрятать крохотную лакированную шкатулку, которую стянул с трупа Брабанцио. Тогда в ней еще оставалось замедляющее зелье. Крохотный комок, даже меньше, чем они подкинули в амонтильядо дураку, но Яго его сберег. Для мавра, быть может, а еще лучше – для Дездемоны. На Кассио его жаль тратить – ибо то была единственная правда, которую он сообщил Родриго: после кубка-другого Кассио будет практически беспомощен.

Яго потер шкатулку о рукав, и черный аспид под красным лаком сверкнул под лампою зеленым глазом. Примечательная восточная штукенция. Яго хранил ее под парой перчаток у себя в дорожном сундуке. Очень, очень любопытная штуковина.

ХОР:

Под прибывающим полумесяцем два темных существа таились так у края гавани: одно вступило в круг теплого света от ламп караулки под маской дружбы и радушия, второе чернильной тенью лежало средь камней на берегу. Наблюдало.

Яго поставил кувшин на стол, за которым с пером в руке над амбарной книгой сидел Кассио.

– Давайте, капитан, несите кубки, у меня есть жбанчик вина[140], а мы еще не отпраздновали нашу победу штормом над генуэзцами и не выпили за здоровье доблестного Отелло и его новенькой жены.

– Не в этот вечер, добрый Яго, – ответил Кассио. – Бедная голова моя, к несчастью, плохо переносит вино. Я бы желал, чтобы для выражения взаимной любезности придумали бы другой обычай развлечения[141].

– О, ведь это наши друзья![142]И нам пристойно отпраздновать жизнь – а с нею и наших врагов, чья гибель спасает наших друзей от опасности. За жизнь, всего один кубок?

– Я уже выпил один кубок сегодня вечером; он был искусно разбавлен, и все же – как здесь все переменилось![143]Цифирь танцует на странице, что разбегающиеся мураши.

– Всего кубок? Один, и я расскажу вам хорошие новости, весть только для вас, что сотрет с вашего чела все морщины и натянет их у глаз улыбками. Один кубок, за неожиданность.

– Ну, так и быть – вон кубки на камине. Только один.

Яго снял кубки с полки над очагом – тяжелые цилиндры зеленого муранского стекла, грохнул ими о стол и плеснул в оба вина, брызнув и на угол реестра Кассио.