Беккер вернулся к монитору и стал комментировать то, что на нем происходило, в реальном времени.

– Любая картинка, которая попадает в поле нашего зрения, проходит в высшей степени сложный путь. Сначала луч света проникает через зрачок внутрь, особая линза – хрусталик – создает на задней стороне глазного яблока изображение, и оно обрабатывается ретиной, или сетчаткой, – тонким слоем светочувствительных клеток, выстилающим глазное дно. Потом зрительный нерв доставляет эту поступившую в световых лучах и воспринятую сетчаткой информацию в виде электрических импульсов к зрительному центру, расположенному в коре затылочной доли мозга, служа, таким образом, связующим звеном между глазом и центральной нервной системой. На этой стадии свойства изображения анализируются многочисленными специализированными зонами. Какие цвета, какие формы, движущееся или неподвижное, ну и главное – каков характер изображения. Иными словами, что это: сцена насилия, нечто забавное, печальное или, может быть, изображение совершенно нейтрально. То, что вы видите здесь, на мониторе, ни в коем случае не позволяет нам узнать, какие кадры мелькают перед зрителем, но благодаря нашим данным можно установить, свойственны ли этим кадрам некоторые из характеристик, которые я вам только что перечислил. Эксперты, работающие в области нейровизуализации, до сих пор развлекаются тем, что пробуют по смешению красок на мониторе угадать жанр фильма: комедия это, драма, боевик или ужастик.

– Ну и что же получается из анализа нашего фильма?

– Получается, что в целом фильм предельно жестокий. Обратите внимание на эти зоны…

Он ткнул пальцем в некоторые места на многомерной электронной карте мозга Кашмарека.

– Здесь время от времени происходят вспышки, – сказала Люси. – Вспышкой отмечается момент, когда на экране двадцать пятый кадр?

– Да. Вспышка в этих зонах всегда совпадает с их появлением, я веду хронометраж. Сейчас все вспышки локализуются в центрах удовольствия… Но вам легко догадаться, почему именно здесь: пока ведь перед месье Кашмареком только обнаженная актриса в весьма рискованных позах и руки в перчатках, которые ее ласкают…

Люси было неудобно оттого, что она – пусть и невольно – проникает в тайные глубины сознания своего непосредственного начальника. Сам-то майор сейчас даже и не подозревал, что видит на скрытых кадрах женщину в чем мать родила, и еще меньше мог заподозрить, что его мозг этим наслаждается, более того – что есть риск неожиданной физиологической реакции, которая смутит его самого.

Тем временем демонстрация оцифрованного фильма продолжалась, и Люси вспомнила, что показывал ей Клод Пуанье на просмотровом столе. Очень скоро игривые кадры с обнаженной женщиной сменятся изображениями совсем другого жанра: наступит черед пастбища и лежащего на нем искромсанного женского тела с животом в насечках, образующих гигантский глаз. Беккер опять ткнул в монитор указательным пальцем:

– Ну вот. Вот и активировались медиальная зона префронтальной коры головного мозга и орбитофронтальная зона… ага, и височно-теменное соединение тоже… Стало быть, пришел черед жестоких кадров, умело спрятанных за внешне более чем спокойными. Пока все гармонично, но подождем…

Прошло уже две трети черно-белого фильма. На экране сидящая в траве девочка гладила кошку, небо было по-прежнему черным, девочку окутывал странный, стекающий каплями туман, но сцена в целом выглядела вполне нейтральной, на первый взгляд неспособной вызвать какие бы то ни было эмоции.

– Начинается… Видите, что делается в его мозгу? Пошли сигналы – даже вне того точного времени, которое я установил для каждого скрытого кадра. Сигналы теперь отмечаются и в миндалевидном теле, и – частично – в переднепоясном отделе коры мозга вашего шефа… Его организм готовится к бурной реакции. На просмотре фильма вы, по-видимому, почувствовали именно это: внезапное желание сбежать, возможно – остановить проекцию.

Разноцветные вспышки на объемной карте мозга Кашмарека начались задолго до сцены с быком. Вспыхивало повсюду. Но минуло несколько секунд – и все успокоилось. Беккер помахал своими записями:

– Ровно в одиннадцать минут три секунды у него стартовала и через минуту закончилась реакция, сопутствующая кадрам с изображением жестокого насилия. А ведь в этой части фильма нет ни единого скрытого кадра, ни одного типа тех, которых так много рассеяно по оригинальной ленте. Ни тебе голой женщины, ни изрезанной… Ничего.

– В чем же тогда дело?

– Дело в запутанном способе, которым скрытые изображения включаются в ткань фильма с помощью игры контрастов, света, двойного экспонирования. Думаю, что так называемый двадцать пятый кадр, равно как и белый кружок вверху справа, всего лишь ложная цель, как говорят военные. Явное, которое позволяет скрыть тайное. Настоящее тайное сообщение. Глаз бессознательно притягивается к этому смущающему его знаку, и это мешает зрителю сконцентрироваться на других частях изображения, лишает его возможности уловить, в чем тут хитрость. Постановщик принял меры для того, чтобы обмануть даже самых наблюдательных.

Люси уже не могла усидеть на месте. Фильм засасывал ее, овладевал ею.

– Покажите мне эти скрытые изображения.

– Давайте подождем, пока к нам присоединится майор.

Беккер отвернулся к другому экрану, а Люси не удержалась, еще раз посмотрела сцену с быком, и, когда она увидела – особенно на крупном плане – пустой, холодный, безразличный ко всему взгляд девочки, взгляд античной статуи, а не ребенка, по коже у нее побежали мурашки.

Несколько минут спустя появился Кашмарек – белый, как корпус сканера.

– Какой странный фильм, – только и смог выговорить он. Потрясенный, находящийся под воздействием чего-то, чего и сам не мог понять, майор, похоже, искал слова, чтобы объяснить свое необычное состояние. Искал, но не находил.

Беккер коротко пересказал ему то, о чем говорил с Люси, и застучал по клавиатуре, вызывая программу редактирования видеоизображений. Вызвал, загрузил в нее оцифрованный фильм, прокрутил его до точки «одиннадцать минут три секунды», замедлил. На мониторе один за другим встали рядом почти одинаковые планы – как на пленке, если смотреть ее под лампочкой. Ученый подвел курсор к первому из них, обозначил участок внизу слева.

– Это происходит всякий раз в той части кадра, где контраст слабый. В тумане, на черном небе, в очень темных зонах, то и дело возникающих в этой ленте. Зрительные обманки – именно их наш ловкач-режиссер и использует для того, чтобы заговорить на своем секретном языке.

Он продолжал орудовать курсором, иллюстрируя изображения на экране:

– Если вы посмотрите на этот кадр, как он есть, что вы увидите? Девочку. Она сидит на траве и гладит кошку. А вокруг – этот самый туман, эти самые большие темные плоскости. С обеих сторон и на месте неба. Если вы не знаете, что тут можно обнаружить еще кое-какие изображения, вы пройдете мимо. Как и случилось с Клодом, который сосредоточился только на добавленных кадрах, совершенно отличных от той картинки, какая присутствует в видимой зрителю части фильма.