— Ты сейчас сильно спешишь? — вдруг спрашивает она.

— Да нет. Хочешь прогуляться?

— У меня через час съемка, мне нужно где-то пошататься.

— С радостью пошатаюсь с тобой.

Выходим из магазина и идем по улице.

— Ты разве не хотел чего-то в магазине брать? — вдруг спрашивает меня Клара.

— Да не важно.

— Ладно. Просто получается, ты зашел в магазин и просто вышел…

Идем по парку между деревьями, на которых через какой-то месяц-полтора начнут появляться почки, а затем распустятся листья. Пробуждение природы уже началось, это еще не заметно, но уже чувствуется в воздухе. Мягкий сырой воздух. Солнце понемногу начинает греть сквозь тучи. Природа идет по кругу, а наши жизни — по спирали. И вдруг…

Небо в мгновение раскалывается, повсюду грохот, треск. Дождь. Первый весенний дождь. Холодный, жестокий серый дождь.

— У тебя есть зонт? — смеясь спрашивает Клара.

— Нет, а у тебя?

— Нет. Откуда? Все снег, да снег. А тут дождь!

— Природа умеет делать сюрпризы.

А дождь все барабанит по крышам. Поток воды несет тающий снег по улицам. Пока мы идем, я слышу, что Клара что-то тихо напевает. Прислушиваюсь и слышу слова:

И бежал по дворам вод поток словно змей,

И я снова услышал зов странный "скорей".

— Ничего себе, — говорю я, узнав строчки, — ты знаешь “Недостижимость”?

— Конечно, — отвечает она удивленно, словно это само собой разумеющееся, хотя произведение это малоизвестное.

— Круто! Помню его наизусть.

— Я тоже, — улыбается она.

И вот мы идем под дождем и поем. Просто идем и поем, улыбаясь, ни о чем не переживая.

А повсюду любовь и повсюду весна,

В небо бросишь свой взгляд, ты все также одна.

А глаза тяжелы, словно талый свинец,

Из искусственных роз на чело лёг венец.

Подключаешь свой голос к великой сети

И поёшь, чтобы душу родную найти.

А мы все идем и поем. Нам нет дела до того, что по нашему телу текут струи холодной воды. Наши волосы растрепаны, а на лицах улыбки. Кажется, я надолго запомню этот день, кажется, он мне еще долго будет сниться. С Кларой под дождём. Я пою песню, а голове моей рождаются строки стиха (как давно не приходило ко мне вдохновение на стихи):

После репетиции в театре

Шли неспешно ты да я вдвоем.

Словно романтическому спектакле

Оказались без зонтов мы под дождем.

Дождь, прогулка и стихи. Вечные спутники. После гулянки отправляюсь к себе домой с улыбкой на лице. Сразу по приходу домой звоню Иммерману и приглашаю его на встречу у Аттерсона. Сначала Франц был весьма смущен таким предложением, так как кроме меня из режиссеров он никого и не знает. Однако ломается он довольно быстро.

Встречу мы назначили у вокзала. Стою под зонтом, который в этот раз я не забыл взять и жду появление старого друга, вслушиваясь в стук колес проезжающих поездов и в перезвон дождя, который к вечеру смягчился. И вот на углу улицы появляется знакомая фигура, которую я узнаю по походке. Франц Иммерман собственной персоной. Последний раз я видел его еще до войны. Он сильно вырос с тех пор, отрастил волосы, отощал. Но в целом вид у него все тот же: улыбка во все лицо, резкие умные глаза, небольшая заносчивость, которая проявляется во всех движениях молодого ученого. Сразу как меня видит, начинает махать рукой.

— Фред, привет! Ты совсем не изменился, как я посмотрю, — говорит Франц, как подходит чуть ближе, — рад тебя видеть. За исключением родителей, ты первое знакомое лицо, что я вижу в Городе. Кажется, только вчера в школе учились.

— А мне кажется, тысяча лет прошла, если не больше.

— В этом вся суть нашего восприятия времени. То нам кажется, что оно ползет как улитка, то оно словно летит как ястреб на свою жертву. Все мы так или иначе жертвы времени. Время вообще понятие слегка надуманное. Я бы мог сказать, что время есть ничто иное, как степень увеличения энтропии. А как его иначе определить? Там уже все философия. А ты знаешь, как я отношусь к этой науке. Придумают себе загадок и проблем, сами же их и решают. А настоящие загадки у нас здесь, перед (или под смотря куда смотреть) нашими носами, а мы и не видим, не хотим их решать.

— Пожалуй. Дай угадаю, ты говоришь про загадки вселенной? Про возможность путешествовать между мирами, к звёздам?

— Именно. Рад, что ты меня понимаешь. И как сейчас про это не говорить? Скоро первый запуск. Наконец-то человечество покинет колыбель. На самом деле, я чувствую, что вопросы только удвоятся. Или утроятся. Удесятерятся. Хм. Что-то меня занесло.

— Знаешь, Франц, за эти годы мне стало казаться, что Вопросы вселенной далеко не самые важные для человека.

— Возможно. Вообще, зря я это сразу про космос. Вот так, не успев из поезда выпрыгнуть. Всегда говорил людям, чтобы останавливали меня от такого. Мы ведь даже не успели рассказать друг другу, как жили все эти годы. Вот моя главная загадка. Как поживаешь, Фред? Я слышал ты теперь режиссер. Это правда?

— Да, так и есть. Учусь снимать фильмы. Вот, готовлю своё первое полноценное кино.

— Вау. Это славно. А если не секрет, почему ты ушел с инженера?

— Ух…

Вот что мне тебе ответить, Франц? Что я не находил себе там места? Что моя душа стремилась в другое русло, что я больше уже не мог там учиться? Рассказать, что от наших уже никого и не осталось? Они умерли под пулями, их разорвало снарядами и противопехотными минами. Они утонули в крови и грязи.

— Я и сам до конца не знаю, Франц. Знаю, что мне здесь лучше, да и всё.

— Что могу сказать, если тебе здесь и правда больше нравится, то это прекрасно.

И вот мы сидим на квартире у Аттерсона. Признаться, я не ожидал, что Франц и ребята так быстро поладят. Сначала мой одноклассник заметно стеснялся незнакомой компании, но в итоге он быстро освоился. Далее началось то, чего я и ожидал. Иммерман начал рассказывать о науке.

— Знаете, какое самое захватывающее чувство? Это чувство, возникающее, когда две области знания сливаются в одну и всё для тебя встает на свои места. Когда мир для тебя перестает быть дискретным. И вот, как это случилось у меня на днях. Я читал книгу про чёрные дыры. “Дыры” эти рождаются в момент гравитационного коллапса звёзд. По сути, они проваливаются сами в себя, создавая дыру в пространстве-времени. В центре черной дыры находится сингулярность, своего рода