– И трупов не заметил?

– Они на обочине лежали, да и мело так, что дальше носа ничего не разглядишь. С ним я до Карелии доехал, а оттуда в Питер…

– Стой, – в сапфировых глазах Адели зародилось неверие, – ты говорил, что на сеансе у шамана вспомнил, как застрелил Крутова, и на этом видение кончилось. Откуда тебе известно, что было дальше?

– Мне теперь известно все. Сеансы больше не нужны, память ожила. Чальм – настоящий чудотворец!

– Потешно… Но куда делся Миша?

Вадим не в состоянии был прояснить ситуацию. Однако и повинным себя не признал. Миша остался в теплой избе, не искалеченный, не беспомощный. Ибрагим, вернувшись, не должен был отказать ему в приюте, а почтальоны по Кольскому тракту ездили часто, так что молодой пилот, несомненно, тоже добрался до Петрограда. Почему не явился в штаб и не доложился Беляеву? Можно предположить, что его испугала участь, предсказанная Крутовым: трибунал за невыполнение задания, суд, расстрел… И не стоит забывать, что он принадлежал к другому ведомству – Полевому управлению авиации и воздухоплавания, которое возглавлял в начале войны внук Николая Первого великий князь Александр Романов. На Юго-Западном и Северо-Западном фронтах сформировались локальные управления авиационного дела. Чтобы не светиться в столице, Миша мог, не задерживаясь, отправиться в одно из таких управлений и попроситься на службу. В кутерьме первого военного полугодия никто бы не стал придираться и изучать его подноготную. Документы в порядке? В порядке. Летное дело знает? Знает. Садись за штурвал и айда утюжить агрессоров!

– Ты же получала от него письма после четырнадцатого года?

– Получала. Но он ничего не писал ни о полете на Север, ни об аварии…

– Еще бы он доверил это письмам! Увидит цензор, донесет…

– Да, верно… – Она поскоблила палкой лыжу. – Но тогда то, что ты рассказал, ничего не меняет. Миша погиб на турецком фронте через два года после ваших похождений. Если ему и было что от меня скрывать, то он унес это с собой в могилу. Вопрос исчерпан.

Исчерпан он был для нее, но не для Вадима. Теперь, когда разрозненные эпизоды состыковались в единое целое и стало возможным восстановить последовательность событий, появились новые неясности. Канул ли в Лету вместе с погибшим Мишей выданный ему кусок карты? Если нет, то не передал ли он его кому-нибудь? Столь же неопределенной была и судьба второго фрагмента – того, что достался Крутову. Вадим не обыскивал убитого, даже мысль об этом вызывала отвращение. Но как поступили те, кто впоследствии наткнулся на труп? Убийство произошло в непосредственной близости от почтовой станции, поэтому наибольшая вероятность первым увидеть застреленного Крутова, а с ним и зарезанного Явтысыя, была у Ибрагима. Как он поступил? Сообщил по инстанциям или, не желая связываться с представителями закона, попросту избавился от тел – утопил в трясине, сжег, закопал?..

Вадим не верил, что карта Явтысыя утрачена бесповоротно. Это противоречило логике. Интендант-фантом возник в Осовце неспроста. Он преследовал Вадима, вознамерился выкрасть клочок листка со схематичными изображениями северных озер, рек и сопок. И выкрал. Не он ли и есть Черный Человек, обосновавшийся на берегу Сейда, чтобы найти клад? Не подлежит сомнению, что все это звенья одной цепи и соединить их в надлежащем порядке – дело времени.

И сразу за предыдущими допущениями – новое, еще более ошеломительное: а вдруг Миша не погиб? Вдруг Черный Человек – это он? Вынул обрезок карты из кармана убитого Крутова, сложил со своим, а после приобщил к ним еще и тот, что выкрал у Вадима в крепости. И теперь банкует! Однако, если карта целиком у него, то почему он возится здесь так долго?

Короче, погряз Вадим в своих умопостроениях, как в дартмурских топях. Холмс из него пока получался неважнецкий. Да и безмолвие затянулось, настала пора подводить черту.

– Я прощен? – спросил напрямик.

Подразумевал прощение за все: и за прежнее, и за нынешнее.

Адель уже беззлобно глянула на него, вынесла вердикт:

– Прощен. Сходи за шинелью, а то пневмонию подхватишь…

Вадим просиял. Тучи рассеялись.

А за раскидистой елью, скрытый от глаз, стоял человек в черном, похожий на монаха-анахорета, слушал и не пропускал ни слова.

Адель сказала, что простила, но Вадим не безглазый – видел, что она все еще дуется. Да и кто из Евиных дочерей вот так запросто возьмет и позабудет, как мужчина, на которого она имеет виды, при ней обжимался с соперницей?

При таком раскладе главное – не усердствовать с оправданиями, не лебезить. Эдак можно еще больше напортить, вызвать реакцию, обратную желаемой. Лучше дать женщине время переболеть обидой – тогда есть шанс, что все образуется и пойдет на лад. Поэтому в ожидании, когда ненастье в сердце у Адели окончательно уляжется, Вадим не пошел к ней вечером, расположился на ночлег в веже, которую облюбовали Аристидис и Чубатюк. В отсутствие Макара там как раз образовалось свободное место. Вадим расстелил свою шинель, завел с индо-греком светские тары-бары, но они почти сразу затухли, поскольку Аристидис отвечал по слову в час.

Вадим уже собирался укладываться, но пришел тот, кого меньше всего хотелось видеть, – Прохор Бугрин. Пришел невесть зачем – лупал буркалами, переливал из пустого в порожнее. Вадиму наскучило, он придумал предлог – оправиться перед сном – и вышел на улицу. Мороз к ночи крепчал. Колотун не колотун, но похолодало значительно. Если температура и дальше будет понижаться, то хворостом вежи не прогреешь – надо запасаться полноценными дровами. Сказать завтра Барченко, чтобы снарядил бригаду лесорубов. Хотя он мужик головастый, сам сообразит…

Из потемок вышла Адель.

– Потешно! Ты где опять околачиваешься? Я жду, жду…

Ни дать ни взять законная супружница, только скалки в руке не хватает.

Вот тебе и знаток женских повадок!

– Я собирался, меня Аристидис отвлек, развел болтологию… – стал сочинять, но так неумело, что нарвался на смешок. – Я сейчас скажу ему, что ночевать не буду, уйду до утра.

– Скажи, что переселяешься ко мне. Вещи забери. Зачем в кошки-мышки играть? Все и так за нашими спинами про тили-тили-тесто поют.

Вадим не стал перечить. Не потому, что готовился в подкаблучники, а потому, что общество малоречивого Аристидиса и докучливого Бугрина было ему в тягость. А с Аделью не соскучишься, и примирение состоится быстрее, если этой ночью постараться как следует.

Вошел в вежу, скатал шинель.

– Уходишь? – отоварил словом-кирпичом греческий индус.

– Ухожу. Меняю дислокацию.

Поднял вещмешок, чтобы взвалить на плечо, и услышал фырканье Бугрина.

– Эй, вояка, гляди, боекомплект не растеряй!

Суть колкости первой разгадала Адель.