Поздним вечером придут к морю жонглеры – бить в барабаны, вращая огненные факелы, наполняя воздух керосинным смрадом.

Трамвай побежал веселей, миновал причал, старинную морскую аптеку, лодочную станцию, ротонду ресторана с осыпавшейся кафельной мозаикой, из чрева его изливался мощный лягушачий хор…

На выезде из города показался дворец, навеянный воспоминанием об Альгамбре, ввысь уносящийся лепниной: листвой, стручками и плодами ананаса, пролеты арок, сталактиты сводов с отбитыми цветными изразцами…

На диком пляже паслись кони, подбирали у кромки прибоя водоросли…

Сгущались сумерки. Трамвай опустел и мчался без остановок не пойми куда. Со скрежетом и лязгом он дал резко вправо, едва не опрокинувшись, хотя его одноколейка – прямая, как стрела, и ездил он по краткому маршруту – от моря до вокзала и обратно.

Я стала дико озираться: люди! Живые есть кто-нибудь?

Грибами пахло, листьями, сухой травой горелой, ветки заплескивались в приоткрытое окно, хлестали по стеклам. В окно впорхнула бабочка и заметалась по вагону.

– А вы куда едете? – спросил меня пожилой господин в пиджаке на майку, неожиданно вынырнув из полумрака. – Там дальше нет ничего.

– А где “Планета”? Мне нужна “Планета”!

– Планета? Какая? Марс? Плутон? Не знаю, не могу сказать, хотя я крымский татарин. На “Спутнике” живу, моя остановка по требованию. – Он вытянул указательный палец и нажал кнопку.

Ураганный ветер пронесся по вагону, последний мой попутчик, держась за поручень, на миг прильнул к подножке и соскочил на полном ходу.

Огни фонарей слились в сплошной поток и погасли. Смазанной полосой, проложенной уверенной широкой кистью, тянулась бесконечная промзона, летели редкие домишки и заборы, написанные сильными короткими мазками. Что-то желтело в сумерках лиловых, вода поблекла, но красен был горизонт.

Облачными клубами вздымались на море небесном волны, по ним скользила тоненькая лодочка луны, будто театральный задник для распахнутых крыльев бабочки с золотым узором на стекле, она то складывала их, пропадая из виду, то вновь появлялась.

Все в этой композиции решалось по отношению к небу в верхней части картины, а сквозь поверхностный слой просвечивали иные небеса, где в ореоле света угадывались очертания падающей в пропасть Элен и проступали бессловесные геометрические модули, видимо, художник только что отложил кисть и отошел от мольберта.

Над лесом звезд голубой ангел дул в длиннющую трубу. Это Сикейрос наконец поднес к губам диджериду и возвестил о невещественности бытия на грани ускользающего мира.

За стеклом смутно обозначилась фигура вагоновожатого, который вел этот звездолет уже за пределами нашей галактики. Бабочка металась по вагону, трамвай качало из стороны в сторону, яркие вспышки света сменялись угольной темнотой, Цепляясь за ремни, я стала пробираться вперед, каждый шаг давался с трудом, но когда я вплотную приблизилась к двери кабины и прижалась лбом к стеклу, то увидела бурую горбатую спину и меховую башку с волосатым ухом.

Это был плюшевый медведь художника Золотника. Он смотрел по-человечески вдаль, положив на руль звериную лапу, потом обернулся, глянул на меня исподлобья единственным черным глазом, бесшумно остановил трамвай, двери открылись. И бабочка вылетела наружу.

Картина “Три стороны камня” перед вашими глазами, друзья, рождающая глубокое душевное волнение, – разносился по залам певучий голос Агнессы, ее богатый сочный тембр, – написана художником Ильей Матвеевичем Золотником, не самым известным, но достойным участником движения нонконформизма в СССР, характеризующая его как новатора и тонкого живописца. Он жил затворником, картины его не покупали, не выставляли, из творческого наследия осталась только эта работа…

И могу себе представить, какого труда Шимановской стоило водворить ее в Третьяковку!

Приемная комиссия артачилась:

– Музей не резиновый! А эти художники толпами ходят – “подарю да подарю”! Один до того дошел, что подбросил стопку холстов под музейную дверь, пришлось полицию вызывать, проверять, нет ли бомбы.

Однако сиятельной Агнессе удалось убедить уважаемую коллегию, что “фигуры” Золотника являются классическим образцом неофициального искусства. Налицо все признаки: коммуналка, пьющий творец с сезонными обострениями, неустроенная жизнь, отданная без остатка служению Аполлону. А когда художник покинул этот мир, полотна перекочевали на помойку, где были случайно обнаружены. Последовала выставка-квартирник, сулившая мировую славу… Однако наследие художника погибло в огне пожара за исключением “Трех сторон камня” – трех бесформенных фигур, белых на белом, практически невидимых глазу, где он достиг вершины своего творчества.

– Ах, значит, на помойке? Эт-то интересно, – сказали важные эксперты в один голос. – Эт-то серьезно, ровно так, как и должно быть у них, нонконформистов. Из грязи – в князи!

И благосклонно приняли “Три стороны…” в дар.

– Открытие, маленькое, но открытие! – с гордостью говорила Шимановская своим внимательным слушателям. – Причем заметьте, что картина не случайно оказалась рядом с Вейсбергом, который близок Илье Золотнику в стремлении к тайной гармонии, где растворяется предметный мир, поскольку именно такая живопись дает возможность изведать то, что недоступно нашим пяти чувствам.

С тех пор как сын взошел на трон Челбахеба, эта картина какой-то невидимой нитью связывала ее с ним. От Флавия была одна весточка, очень краткая, прилетевшая невесть откуда:

Но как ни старалась Агнес обнаружить на карте Юго-Восточной Азии остров Балбедаоб, все напрасно. Не помогала даже лупа двадцатикратного увеличения!

Мы перелопачивали горы географической литературы, карты, схемы, дневники мореплавателей и землепроходцев – нигде ничего.

Федя был, как всегда, в отлучке, он напал на какой-то след, по которому счел своим долгом идти, хотя знать не знал и не ведал, куда он ведет и ведет ли вообще куда-либо.

Поэтому Пашка подключил к розыскам своего учителя Игната Печорина, из семи тысяч пятисот островов Филиппинского архипелага побывавшего на пяти тысячах ста пятидесяти шести и знавшего островной район как свои пять пальцев.

– Балбедаоб, – твердо сказал Игнат, – это остров-призрак, обозначенный на карте Южных морей исключительно с 1560-х по 1660-е годы как Земля Санникова или остров Святого Брендана. Так что вашему другу (а я думаю, он был в курсе, когда пускался в путь!) предстояло преодолеть не только Пространство, но и Время.

– …Возможно, у кого-то возникнет вопрос: а эти фигуры, кто они? – продолжала рассказ Шимановская. – То ли три грации, то ли три ангела, то ли три грешника, ожидающие Страшного суда… Или три солдата, идущие с караула, – добавила Агнесса, оглядывая группу зрителей – курсантов Суворовского училища.