* * *

Овсянникова за пару дней, проведенных в больнице, стала чувствовать себя намного лучше. Она лежала в палате одна, на тумбочке в банке с водой стоял букет цветов, рядом высилась гора фруктов, сладости, банка сока – коллеги не забывали навещать Ирину.

В палату вошел Витвицкий.

– Здравствуй.

Овсянникова с трудом улыбнулась разбитыми губами. Витвицкий сел рядом, посмотрел на сок, апельсины, цветы, выпечку на тумбочке. Овсянникова перехватила его взгляд.

– Это ребята заходили. Вот, принесли…

– А я прямо с допроса, без ничего… – виновато развел руками Витвицкий.

– И слава богу, мне этого на год хватит, – Ирина говорила тихо, с трудом.

– Шутишь – это хороший признак! – улыбнулся Витвицкий.

– Виталий, я сегодня ночью никак не могла уснуть, все думала… – перебила его Овсянникова. – Ты мог бы посмотреть в деле об убийстве…

– Не мог бы! Меня отстранили от работы! – почти выкрикнул Витвицкий, но тут же спохватился. – Извини. Не хотел говорить… Просто… В отношении меня инициировано служебное расследование.

– А я… я потеряла ребенка, – тихо и горько сказала Ирина.

Витвицкий посмотрел на Овсянникову с жалостью и сочувствием, снял дрожащей рукой очки, снова надел, опять снял…

– Ира… – он помолчал и вдруг рассердился. – Это потому, что ты меня не послушала! Я же говорил, не нужно этих ночных дежурств!

Овсянникова приподнялась на локте, прохрипела в ответ:

– Ты вообще слышишь, что говоришь? Да я, может быть, подобралась к нему ближе всех! Была в одном шаге! А ты обвиняешь меня… – Она заплакала. – Меня, а не его!

Наступила звенящая тишина. Овсянникова уткнулась лицом в подушку, плечи ее вздрагивали.

– Я хочу, чтобы ты уволилась из органов, – тихо сказал Витвицкий. – Ты слышишь? – Он сделал паузу и закончил. – Я боюсь тебя потерять.

Овсянникова оторвала мокрое от слез лицо от подушки. В ее глазах была злость и даже ненависть.

– «Я хочу», «я боюсь»… – Она закашлялась, но быстро совладала с собой и с необычайным напором продолжила. – «Я», «я», «я»… А меня ты спросил?! Обо мне подумал?! Виталик нашел себе любимую игрушку и боится ее потерять, да? Как в детском садике, да?! А это не садик, это жизнь! Это он убил нашего ребенка… Он убивает детей даже на расстоянии. Я уснуть теперь боюсь… Потому что, когда засыпаю, слышу, как он плачет!

Витвицкий, раздавленный этим эмоциональным напором, непонимающе моргал.

– Кто плачет, Ира?

Овсянникова осеклась, откинулась на подушку, закрыла глаза.

– Уходи, – тихо сказала она.

1992 год

Чикатило сидел в клетке, подслеповато щурясь, и слушал судью. В зале было битком народу и еще больше прессы и камер.

– …И рассмотрев все обстоятельства дела, суд вынес приговор в отношении гражданина Чикатило Андрея Романовича… – звучно читал судья, не глядя по сторонам.

Чикатило внимательно посмотрел на судью, затем перевел взгляд на объективы камер, и губы его растянулись в некоем подобии улыбки. Чикатило украдкой начал жевать мыло, которое держал все это время за щекой.

– Подсудимый, встаньте! – голос судьи зазвенел. – Сейчас будет оглашен приговор по вашему делу…

Чикатило встал, покачнулся, ухватился за прутья решетки, прижался к ним и закричал:

– Я узник совести! Сообщите в ООН! Свободная пресса, я обращаюсь к вам! – он тут же перешел на украинский: – Передайте в канадське посольство і українську діаспору, що тут безвинно засуджують хвору людину…

– Подсудимый! Прекратите! Немедленно прекратите! – рявкнул судья.

Но Чикатило было уже не остановить. Он бился в клетке, на губах выступила мыльная пена, словно у него начался эпилептический приступ. Тряся решетку, он орал на весь зал:

– Пусть весь мир знает – проклятые русские осуждают даже больных! Свободная пресса, призываю вас вмешаться! Нехай весь світ знає – прокляті москали засуджують навіть хворих! Вільна преса, закликаю вас втрутитися!

По знаку судьи охрана начала отпирать клетку. Чикатило упал, задергался, весь рот у него был в пене.

Молоденькая журналистка не выдержала и закричала:

– Человеку плохо! Эпилепсия! Что вы все стоите? Врача!

– Да какой он человек, сука, – перебил ее мужской голос из зала.

– Не надо врача. Пусть сдохнет! – поддержала мужчину женщина с печальным лицом.

– Надо врача! – настаивала журналистка.

Судья с нескрываемой ненавистью посмотрел на дергающегося Чикатило, устало махнул рукой:

– В заседании объявляется перерыв. Пригласите врача.

* * *

Электричка отъезжала от платформы пригородной станции. Длинная вереница пассажиров шла по дорожке к лесополосе, за которой виднелся поселок.

На перроне несколько человек – дачники, местные жители – ждали следующую электричку. У кирпичной будки с надписью «КАССА» и расписанием движения поездов курил скучающий дежурный милиционер, старший лейтенант Востриков.

Впрочем, скука его пропала, как только он увидел на платформе местную жрицу любви по прозвищу Мальвина. Эта изрядно потасканная и сильно пьющая особа была хорошо знакома старлею. Он посмотрел на короткую юбку, сетчатые чулки, ярко накрашенные синими тенями глаза, скривился, выкинул окурок мимо урны и решительно направился следом за Мальвиной.

Та шла, покачивая бедрами, и стреляла глазками в поисках клиентов.

– Малинина! Гражданка Малинина! – окликнул ее Востриков.

Мальвина узнала голос старлея, резко свернула и пошла к лесенке, делая вид, что не слышит и что у нее какие-то дела.

– Гражданка Малинина, я к вам обращаюсь! – Востриков догнал ее, схватил за руку. – Шо это мы, внезапно оглохли? Или Олегыч в ухо засветил? А может, не Олегыч? Кто там у тебя новый сожитель?

Мальвина повернула к Вострикову невинное лицо.

– Ой, товарищ страшный лейтенант! Приветик. А я вас и не почуяла. Иду себе… Иду…

Востриков снова дернул Мальвину за руку.

– Ты мне тут из себя козочку невинную не строй. Я тебе говорил, шоб ты на платформу не ходила? Говорил, а?!

Мальвина отвернулась, надула губки.

– Ну говорили…

– Меня начальство дрючит: «У тебя, Востриков, асоциальные элементы на участке». А ты тут разгуливаешь, да еще в таком виде… – Востриков нагнулся и негромко сказал в ухо Мальвине. – В общем, Наташа, уходи!

– Ну това-а-арищ старшенький лейтенант…

– Иди отсюда, я сказал! Быстро! – Востриков отпустил руку Мальвины, кивнул на лесенку.