Костя заколебался. Может, и в самом деле рискнуть? Раз – и все. Наташка и не узнает ничего. А уж легенду, откуда деньги, он сочинит такую, что комар носа не подточит. Лотерею какую-нибудь или еще что. Легенду придумать – не вопрос, были бы деньги. Это ж шанс начать действительно новую жизнь. Не корячиться, не копейки сшибать, выискивая, где бы еще подзаработать. По углам не мыкаться, можно ведь сразу жильем себя обеспечить. Да хоть дом построить… Свой… Разве после всех мыканий, что выпали на его и Наташкину долю, разве они не заслуживают уже награды?

– Ладно, – решительно сказал он, – договорились. Только, – где-то в глубине сознания осторожный опытный, неоднократно битый хищник поднял голову и зарычал предупреждающе, – без фокусов чтобы. Со мной, сам знаешь, шутки плохи. Из-под земли достану.

– Не кипеши, Рашпиль, – дернул плечом Алекс. – Я тебя не первый день знаю и подумал уже сто раз. Был бы не нужен, вообще не обращался бы. Ладно. Там со сроками пока еще не все понятно, но как только – так сразу свистну. Будь наготове, короче. Там скажу, чего делать…

Его уверенное, почти небрежное спокойствие рассеяло Костины сомнения. Да и сумма была названа такая, что… Нет, не то чтобы голова закружилась или там в глазах потемнело, но миллионы евро бывают в какой-то другой жизни, обычные люди и с сотой долей таких денег не сталкиваются. Никогда. Негде обычным людям с такими кучами столкнуться.

В общем, успокаивал именно масштаб, как бы это поприличнее назвать, операции. Ну да, ясен пень, кидают и даже убивают и за гораздо меньшее… но в том-то и дело, что за меньшее. А такой куш – ну в самом деле, этого и впрямь на всех довольно.

Да и вряд ли Алекс рискнет против него переть. Кишка у Красавчика тонка…

Э-эх, просчитался Костя, недооценил напарничка!

Хищно перекошенное лицо Алекса… Блеск пистолета в его руке… Грохот выстрела… Боли Седов сперва не почувствовал, только ледяная вода, в которую он рухнул, обожгла сразу все тело, ставшее вдруг непослушным, как чужим. Его несло стремительным потоком, стукая о камни и коряги, он захлебывался, пытался ухватиться хоть за что-то… Потом, на его счастье, подвернулась узкая каменистая отмель… Он долго лежал, глотая воздух – не воду! И только когда перед глазами начали вспыхивать огненные точки, понял, что от смерти он еще не ушел. Выдернув из подола штормовки шнур, перетянул им раненую ногу и пополз…

Он довольно смутно помнил, как дополз до какой-то шоссейки, как его подобрала какая-то дребезжащая от старости колымажка – «копейка», что ли, или дряхлый «москвичок»? – даже цвет Костя не мог вспомнить. Ему показалось, что колымажка как-то очень споро дотрюхала до Уфы и остановилась у Наташиного дома – в забытьи он непрерывно твердил ее адрес. А щупленький водитель – или это была женщина? Рашпиль, сквозь обморочный туман, так и не разобрал – побоялся везти в больницу угрюмого подстреленного мужика. Места-то глухие, мало ли что за разборки, ну их, влипнешь в криминал, потом свидетельскими повестками замучают, если не хуже.

В больничку Седов все же попал – Наташа настояла. Он, правда, все твердил – не надо, но уже не слишком энергично. Сил не было. Да и то сказать, от того моста над притоком Инзера его теперь отделяло черт знает сколько километров. И спасшая его колымажка пропала, исчезла, сбежал щупленький водитель. Ну и к лучшему. Спас – и поклон ему земной, и нечего человеку лишних проблем – вместо благодарности-то. А Рашпилю оно и ладно. Ни с каким ограблением его теперь ни одна собака связать не сможет.

Ну или так ему казалось.

Через пару дней в больнице объявился следователь. Иван Ипполитович Баскаков. Едва увидев его в дверях палаты, Рашпиль понял – из «этих». Опытный зек моментально узнаёт «своих», но еще надежнее – тех, кто должен (или мог бы) сидеть с другой стороны допросного стола. Невидимые погоны очевидны, как ни рядись. Нет, Баскаков не рядился, не красился в чужие масти да и вообще не скрывал своей принадлежности. Но вдобавок от него «тянуло». С первого взгляда было ясно: он не просто «один из», по обязанности отрабатывающий опрос потенциальных свидетелей и потенциальных фигурантов, – нет, это был важняк, старый волчара. Опытный следак, из тех, что любому оперу сто очков вперед дадут, дошлый, внимательный и чутьистый. Вот как он ухитрился связать Костину рану с нападением на пустынной дороге? Где Крым, а где Рим? Где уфимская больница, а где «тот» мост? Или не связал? Просто за все подряд хватается, потому что в руках-то нет ничего? Ни следочка, ни ниточки, ни паутиночки. Вряд ли проклятый, до отвращения предусмотрительный Алекс мог оставить на «том» месте хоть что-то. Рашпиль решил, что, скорее всего, так и есть, и уперся вмертвую – ничего не ведаю, ни при делах вообще, почем мне знать, кто стрелял. Мало ли тут шальных охотников бродит. Рана сквозная, так что черта с два кто-то определит, что стреляли не из охотничьего ружья. Так что пусть этот следак хоть трижды дошлый, а Рашпиля ему к этому делу не привязать.

Нет уж, коли на то пошло, Костя сам со своими делами разберется. И Красавчика сам отыщет, и глотку ему сам перегрызет. Что за радость, если Алекса закроют – хоть бы и на десятку? Да еще и самого Рашпиля за соучастие притянут – вот уж нет. Но главное – Седов должен лично посмотреть в лживые глаза этой мрази и лично его закопать. Именно это неукротимое желание сквитаться помогло ему не сдохнуть в той речке, выбраться, дожить до больницы. И одобрительные хмыканья врачей – надо же, какая силища, и выжил, чуть не полтора литра крови потеряв, и на поправку с такой скоростью идет, – все это было оттуда, от сжигающей жажды наказать гада. Тот еще хитрец Красавчик – и весь жар чужими руками загреб, и от «рук» этих избавился без сомнений. Даже не вспомнил, что «руки» эти его в колонии тогда спасли, решил убрать – и застрелил… Ну, во всяком случае, думает, что застрелил. Ничего, пусть пока погуляет. Костя сперва на ноги как следует встанет, а там уже и мерзавца отыщет, и счет ему предъявит.

И самым крупным пунктом этого счета будет вовсе не простреленная нога, не подлая подстава.

Наташка!..

Когда Костя, полумертвый от потери крови и почти ничего не соображающий от боли, добрался до ее дома – не упрекнула ни словом, ни взглядом, перевязала, вызвала, невзирая на его возражения, «Скорую», день и ночь дежурила у больничной постели. А вот потом, когда стало ясно, что он точно пошел на поправку…

В больничное окно ломилось веселое буйное солнце. Но Наташа сидела до серости бледная, строгая, точно чужая.

– Меня твой следователь расспрашивал, – объявила она чуть не с порога. – Не бойся, я ничего не сказала. Да и что я могла сказать? Ничего не знаю. У тебя же от меня секреты. Своя жизнь, от которой ты и не собирался отказываться. Что бы ни обещал, что бы ни говорил, а… черного кобеля не отмоешь добела. У тебя своя жизнь. Ну а у меня своя. Хватит мне судьбу испытывать. Я всякого в жизни навидалась, и, любовь не любовь, мне надежный человек нужен. Такой, кто за слова свои отвечает. А передачки тебе в тюрьму пусть какая-нибудь другая дурочка носит. Уезжаю я, Костя. Сегодня. И билет уже взяла, и вещи собрала. Хотя какие там у меня вещи… И не ищи меня, не найдешь. А если и найдешь – толку не будет, только сердце попусту надрывать. Ничего больше не будет, Костенька. Ты все сломал. Прощай.