Когда Розмари вышла из аптеки с флаконом кокосового масла, дама, в которой она узнала миссис Дайвер, с охапкой диванных подушек в руках перешла дорогу прямо перед ней и направилась к машине, припаркованной чуть дальше по улице. Длинная коротконогая такса приветственно залаяла, увидев хозяйку, и задремавший шофер испуганно вскинулся. Дама села в машину. Она прекрасно владела собой: выражение ее красивого лица было непроницаемо, смелый зоркий взгляд направлен вперед, в пустоту. На ней было ярко-красное платье, из-под которого виднелись загорелые ноги без чулок. Густые темные волосы отливали золотом, словно шерсть чау-чау.

Поскольку обратный поезд отходил только через полчаса, Розмари зашла в «Кафе дез Алье» на набережной Круазетт и села за один из столиков под сенью деревьев; оркестр развлекал разнонациональную публику «Карнавалом в Ницце» и прошлогодним американским шлягером. Она купила для матери «Ле Тамп» и «Сэтердей ивнинг пост» и теперь, развернув последнюю и потягивая лимонад, углубилась в чтение мемуаров какой-то русской княгини, чье описание уже затуманенных пеленой лет обычаев девяностых показалось Розмари более реальным и близким, нежели заголовки сегодняшней французской газеты. Это было сродни настроению, которое накатило на нее в отеле, – ей, не наученной самостоятельно выделять суть событий, привыкшей видеть вокруг себя в Америке гротескность, лишенную нюансов, четко помеченную знаком либо комедии, либо трагедии, французская жизнь начинала казаться пустой и затхлой. Ощущение усиливалось тоскливой музыкой, напоминавшей меланхолические мелодии, под которые в варьете выступают акробаты. Она с радостью вернулась в отель Госса.

Из-за ожога плеч весь следующий день она не могла купаться, поэтому они с матерью – основательно поторговавшись, поскольку во Франции Розмари научилась считать деньги, – наняли машину и поехали вдоль Ривьеры, представляющей собой дельту множества рек. Водитель, напоминавший русского боярина эпохи Ивана Грозного, вызвался быть их гидом, и блистательные названия – Канн, Ницца, Монте-Карло – засверкали вновь сквозь покров оцепенения, нашептывая легенды о королях давнишних времен, приезжавших сюда пировать или умирать, о раджах, метавших под ноги английским балеринам самоцветы глаз Будды, о русских князьях, лелеявших здесь воспоминания об утраченном балтийском прошлом с его икорным изобилием. Отчетливей других на побережье ощущался русский дух – повсюду встречались русские книжные магазины и бакалейные лавки, правда, сейчас закрытые. Тогда, десять лет назад, когда сезон заканчивался в апреле, двери православных церквей запирались, а сладкое шампанское, которое так любили русские, убиралось в погреба до их возвращения. «Мы вернемся на будущий год», – говорили они, прощаясь, но то были несбыточные обещания: они не приезжали больше никогда.

Приятно было ехать обратно в отель на закате дня над морем, таинственно окрасившимся в памятные с детства цвета агатов и сердоликов – молочно-зеленый, как молоко в зеленой бутылке, голубоватый, как вода после стирки, винно-красный. Приятно было видеть людей, трапезничающих перед домом, и слышать громкие звуки механического пианино, доносившиеся из-за оплетенных виноградом изгородей деревенских кабачков. Когда, свернув с Корниш д’Ор, они покатили по дороге, ведущей к отелю Госса, мимо темнеющих в окрестных огородах древесных шпалер, луна уже взошла над развалинами древнего акведука…

Где-то в горах за отелем шло гулянье с танцами, призрачный лунный свет лился сквозь москитную сетку. Розмари слушала музыку и думала о том, что где-то поблизости, вероятно, тоже идет веселье, – она вспомнила симпатичную пляжную компанию. Возможно, утром она с ними встретится снова, но совершенно очевидно, что у них свой замкнутый кружок, и та часть пляжа, на которой они рассядутся со своими зонтиками, бамбуковыми ковриками, собаками и детьми, будет словно бы обнесена забором. Но в любом случае она твердо решила: с той, другой, компанией она оставшиеся два утра проводить не станет.

IV

Все уладилось само собой. Маккиско на пляже еще не было, и не успела она расстелить на песке халат, как двое мужчин – тот, что в жокейском кепи, и высокий блондин, предположительно распиливший надвое официанта, – отделились от группы и подошли к ней.

– Доброе утро, – сказал Дик Дайвер, склонившись к ней. – Послушайте, ожог – не ожог, но почему вас вчера целый день не было? Мы беспокоились.

Она села и счастливо рассмеялась, давая понять, что рада их вторжению.

– Мы ждали, появитесь вы сегодня или нет, – продолжал Дик Дайвер. – Присоединяйтесь к нам, у нас есть что выпить и чем закусить, так что предложение стоящее.

Он был добр и обаятелен – в его голосе слышалось обещание опекать, а чуть позже открыть для нее целые новые миры и развернуть бесконечную череду восхитительных возможностей. Он ухитрился представить ее своим друзьям, не упомянув имени, но изящно дав понять, что все знают, кто она, однако безоговорочно уважают неприкосновенность ее частной жизни, – с такой деликатностью, если не считать некоторых коллег, Розмари не сталкивалась с тех пор, как обрела известность.

Николь Дайвер – ее загорелая спина походила на атласную мантию, украшенную жемчужным ожерельем, – искала в кулинарной книге рецепт цыпленка по-мэрилендски. На взгляд Розмари, ей было года двадцать четыре, ее лицо можно было бы назвать красивым в общепринятом смысле, если бы не странный эффект: словно бы поначалу оно было задумано по героическому канону – четкие, строгие пропорции, высокий ясный лоб, естественные краски и выразительная лепка черт, выдающая силу характера и скрытый темперамент, – все в соответствии с роденовскими образцами, а потом скульптор как будто отклонился в сторону миловидности до такой степени, что казалось: еще одно движение резца – и значительность облика будет непоправимо умалена. Отчаянная борьба скульптора с самим собой была особенно заметна в линии рта: даже в купидоновом, как у красавицы с журнальной обложки, бантике губ угадывались та же строгость и решительность, что и в остальных чертах.

– Вы здесь надолго? – спросила Николь. Голос у нее был низкий, едва ли не грубый.

Розмари вдруг пришло в голову, что можно было бы задержаться на недельку.

– Не очень, – ответила она уклончиво. – Мы уже давно путешествуем: в марте высадились на Сицилии и медленно двигаемся на север. В январе на съемках я подхватила пневмонию и вот теперь восстанавливаю силы.

– Господи! Как это случилось?

– Вынужденное купание. – Розмари не хотелось пускаться в откровения. – У меня уже был грипп, но я этого не знала, а в Венеции как раз снималась сцена, в которой я ныряю в канал. Декорация была очень дорогой, поэтому нельзя было терять время, пришлось нырять, нырять и нырять все утро. Мама сразу же вызвала врача, но оказалось поздно, у меня уже развилось воспаление легких. – И прежде чем кто-нибудь успел вставить