И все же с того вечера начался отсчет какой-то иной жизни. Меня насторожил порядок очереди, вроде бы с ходу сочиненный Файльбёком. Это сильно смахивало на установление новой иерархии и сказалось на моих отношениях с Бригадиром, хотя я не мог точно сказать, в чем именно состояла перемена. Сейчас, задним числом, я понимаю в чем. Может, конечно, Файльбёк поставил Бригадира сразу после себя из благодарности за прекрасные деньки в Раппоттенштайне, но уже в тот апрельский вечер я почувствовал себя объектом бдительного внимания Бригадира.

Через два дня мы встретились на развалинах Нового здания. Вы знаете, что это такое? Название обманчивое. На самом деле это – пустующий старый замок, который несколько лет назад дети превратили в кучу мусора и золы. Городские власти не знали, что делать с этими разрушенными постройками. Нижайший обнаружил под развалинами вполне сохранившееся подвальное помещение. Когда, сунувшись в развалины, я не знал, куда идти дальше, из-за какого-то уступа появился Панда. Он отвел меня в подвал, где вокруг свечей сидели Нижайший и еще четверо наших. Волосы у Нижайшего были заплетены сзади в большую косицу. Панда подсел к остальным, а я вышел, чтобы дождаться Жерди. Он принес коробку баночного пива.

Нижайший его спрашивает:

– Ты не прочитал листовку?

Тот бормочет:

– Но мы же не мормоны.

– Нет, не мормоны. Но теперь мы редко будем собираться и каждый раз в новом месте. Голова должна быть ясной. Армагеддон не простит самой ничтожной ошибки.

Нижайший опять нарисовал на мизинце две восьмерки. Он обошел нас по кругу, сцеплял свой мизинец с мизинцем каждого из нас и каждого целовал в щеку. Потом он сказал:

– На наших собраниях я буду говорить обычным языком. Но всюду, где нас может услышать чужое ухо, я – американец. К этому вам придется привыкнуть.

Он сунул руку в карман джинсов и начал ходить взад и вперед внутри нашего круга. Затем остановился и продолжал:

– Если кому-то из вас понадобятся деньги, он может получить их у меня. Сумма не имеет значения, если это не идет вразрез с высшим правилом поведения. А оно гласит: стиль жизни не должен привлекать к себе внимания. То есть никаких долгов. И в то же время никакой явной роскоши, никаких дел с полицией, никаких конфликтов на работе. Второе правило – не корешиться с посторонними. Третье правило – трезвая голова и отличная физическая форма, что не допускает никаких вредных пристрастий. А отсюда четвертое: не надо резко порывать с прежними привычками, которые не отвечают этим правилам, их надо изживать постепенно, но неуклонно.

– А это обязательно? – спросил Панда.

Нижайший уперся в него долгим взглядом и, не ответив на вопрос, продолжал:

– Мы клятвой связаны друг с другом на всю жизнь. Однако не сумели сохранить в тайне Движение друзей народа. Его запретили. В знак того, что старая клятва остается в силе, отныне будем называться Непримиримыми.

Он достал из заднего кармана смятый лист бумаги. На нем была написана клятва, которую мы дали в Раппоттенштайне. Правда, с одной поправкой: вместо Движения друзей народа там стояло слово «Непримиримые». Он передал листок Файльбёку и сказал:

– Прочитайте клятву еще раз, повторяя про себя каждое слово. Тот, у кого есть какие-то сомнения, пусть уйдет и больше не попадается нам на глаза. Если он будет молчать, с ним ничего не случится.

– А как же Сачок и Профессор? – спросил Файльбёк.

– Никаких контактов с ними, – ответил Нижайший. – Когда Армагеддон закончится победой, они будут освобождены. Если бы мы их освободили сейчас, это было бы полным провалом. Тогда всем пришлось бы лечь на дно, а это – дело безнадежное. Полиции слишком много известно про нас.

Файльбёк протянул листок следующему. Я хоть и запомнил все пункты клятвы, дословно воспроизвести их не могу. Когда текст прочитали все, Нижайший указал рукой на выход. Я ожидал, что кто-нибудь встанет и навсегда выйдет из нашего круга. Мы переглядывались. Кто бы это мог быть? Но никто не поднялся. Нижайший потушил все свечи, кроме одной. Мы сгрудились вокруг нее и положили руки на плечи друг другу. Мы соприкасались склоненными головами. Не знаю, случайно ли это получилось, но я оказался слева от Нижайшего. А справа от него стоял Файльбёк. Нижайший сильнее налег на мое плечо и сказал:

– С этой минуты я один из Непримиримых.

Мы повторили хором:

– С этой минуты я один из Непримиримых.

Снова послышались слова Нижайшего:

– Клянусь солнцем, дарующим мне свет.

– Клянусь солнцем, дарующим мне свет.

Так мы произнесли клятву до конца. Нижайший знал ее наизусть.

Он взял листок за кончик и поднес к свече. Затем поднял загоревшуюся бумагу, а когда она почти исчезла в пламени, выпустил ее из рук и поймал почти истлевший лоскуток, словно перо в воздухе. Он растер ладонями пепел и передал его Файльбёку. И каждый из нас протягивал соседу свою почерневшую руку. Нижайший заключил ритуал словами:

– Ничто на свете не в силах разрушить этот союз. Армагеддон даст ему вечную жизнь.

На этом наша встреча закончилась. А что значит Армагеддон – открылось нам далеко не сразу.

Напоследок Нижайший сказал:

– Уходим отсюда в обратной очередности. И не забудьте вытереть руки о траву. Первое правило – не привлекать к себе внимания.

Когда Жердь ушел, мы заговорили про прежние дела.

– Полиция все перевернула вверх дном, – сообщил Бригадир. – Хай-тек-салон похож на свалку, только под крышей. Но приборы не конфискованы. Если что понадобится, я могу притащить.

Раппоттенштайн был нашей юностью. Мы вспомнили о деньках со стрельбой в подвале, о панихидах и о пирах во дворе. Нижайший сказал:

– Для нас это – потерянный рай. Мы сотворим нечто более грандиозное и долговечное.

Пятнадцать минут пронеслись незаметно, и мне пришлось уйти.

Фред стал ассистентом оператора в отделе сплетен. Чтобы избежать пересудов насчет всяких предпочтений при подборе кадров, мы пришли к единому решению: он не будет работать в моей команде. А отделу светской хроники, как он именовался собственными сотрудниками, Фред мог пригодиться. В первой половине дня он с поразительной регулярностью посещал в университете курсы немецкого для иностранцев. Бывало и так, что он не мог вовремя проснуться. Однако он не хотел, чтобы я будил его. По вечерам вместе с двумя репортерами своего отдела Фред рыскал по городу. Домой возвращался за полночь, часто – в подпитии. Иногда с приятелями. В квартиру врывался разноголосый шум. Я просыпался и, несмотря на то что нас разделяла пустая комната, слышал раскаты молодых басов, от которых содрогались стены, и хоровые взрывы хохота. Я прямо физически ощущал, как тают домашние запасы алкоголя, будто их высасывают из моего собственного организма. Друзья и подруги Фреда имели безошибочный нюх на самые дорогие вина. Но в общем-то мы как-то уживались. В стапятидесятиметровой квартире вполне хватало места, чтобы не мозолить друг другу глаза. Фред купил машину. В свободное время он неизменно куда-то укатывал. Несколько раз он заикался о том, что в будущем ему понадобятся деньги на квартиру и питание, но на самом деле никогда их не требовал. Однако ему даже не приходило в голову вносить какой-то пай на совместное проживание.