— И все же как?

— Вы услышите, — сказал ОренТхен и повернул голову к генералу. — По крайней мере, это я могу вам обещать.

С этими словами он направился к своей машине и уехал в сопровождении своего эскорта.

Офицер почтительно приблизился к Гау.

— Скажите, генерал, что он имел в виду, когда сказал, что услышите ответ?

— Они будут петь, — ответил Гау и указал на колонию, все еще залитую лучами прожекторов. — Ритуальное пение — это высшая форма их искусства. Пением они выражают радость, скорбь, в песнях молятся богам. Чан дал мне понять, что, когда его разговор с колонистами закончится, они пропоют мне свой ответ.

— Неужели мы услышим их отсюда? — удивился молодой офицер.

Гау улыбнулся.

— Если бы вы когда-нибудь слышали пение вхайдиан, то не задали бы этот вопрос, лейтенант.

Гау ждал над обрывом всю ночь, прислушиваясь к тишине. Он нес свою вахту в одиночестве, лишь изредка к нему подходил лейтенант или солдат, приносивший горячее питье, помогавшее сохранить бодрость. Но лишь на востоке показалось солнце, неуспевшее еще осветить колонию, Гау наконец-то услышал то, чего так долго ждал.

— Что это? — спросил лейтенант.

— Тише! — раздраженно отмахнулся Гау.

Лейтенант отскочил.

— Они запели, — сказал генерал через несколько секунд. — Сейчас они поют приветствие утру.

— И что же это означает? — продолжал допытываться любопытный офицер.

— Это означает, что они приветствуют утро. Это ритуал, лейтенант. С него они начинают каждый день.

Утренняя молитва то звучала громче, то стихала и тянулась, как показалось генералу, немыслимо долго. Но наконец-то подошла к резкому финальному вибрато. Гау, который давно уже в нетерпении вышагивал взад-вперед над обрывом, замер в неподвижности.

Со стороны колонии послышалось иное пение, в ином ритме, постепенно становившееся все громче и громче. Гау несколько долгих минут прислушивался, а потом вдруг шлепнулся на складной стул, как будто его внезапно оставили силы.

Лейтенант мгновенно подскочил к нему, но Гау отмахнулся своим обычным жестом.

— Что они поют теперь, генерал? — поинтересовался лейтенант.

— Свой гимн, — ответил Гау. — Свой государственный гимн.

Он встал.

— Они говорят, что не покинут планету. Они говорят, что предпочитают умереть, оставаясь вхайдианами, нежели жить, подчиняясь конклаву. Все мужчины, женщины и дети этой колонии.

— Они сумасшедшие, — сказал лейтенант.

— Они патриоты, лейтенант, — поправил его Гау, повернувшись и глядя офицеру в лицо. — Они сделали выбор согласно своим убеждениям. Не следует непочтительно относиться к их решению.

— Извините, генерал, — сказал лейтенант. — Я просто не понимаю их выбора.

— А я понимаю. Вот только я надеялся, что он будет другим. Принесите мне коммуникатор.

Лейтенант поспешил прочь, а Гау вновь повернулся к колонии, вслушиваясь в песнь неповиновения.

— Вы всегда были упрямцем, мой старый друг, — вслух сказал Гау.

Вернулся лейтенант с маленьким переговорным устройством. Гау взял его, набрал свой личный код и перешел на связь по общему каналу.

— Говорит генерал Тарсем Гау. Всем кораблям сфокусировать световые излучатели и приготовиться действовать по моей команде.

Свет прожекторов, отчетливо видимый даже в свете восходящего солнца, сразу же исчез — корабельные оружейники занялись перенастройкой своего оружия в боевой режим.

Пение смолкло.

Гау чуть не выронил переговорное устройство и замер, приоткрыв от удивления рот и уставившись на колонию. Потом, шепча что-то про себя, медленно подошел к краю обрыва. Лейтенант стоял навытяжку поблизости и напряженно прислушивался.

Генерал Тарсем Гау молился.

Тишина продолжалась всего несколько секунд. А потом колонисты вновь завели свой гимн.

Генерал Гау стоял на краю обрыва высоко над рекой. Его губы больше не шевелились, глаза были закрыты. Гимн, пение которого продолжалось, как показалось ему, целую вечность, он дослушал до конца.

А потом поднял переговорное устройство.

— Огонь! — громко скомандовал он.

Джейн уже давно вернулась из медицинского пункта и ждала меня на крыльце нашего бунгало, устремив взгляд на звезды.

— Что-то ищешь? — осведомился я.

— Узоры, — ответила Джейн. — За все время, которое мы здесь находимся, никто не дал имени ни одному созвездию. Вот я и решила сама попробовать.

— Ну и как, получается?

— Ужасно. — Джейн взглянула на меня. — Мне потребовалось очень много времени, чтобы научиться различать созвездия в небе Гекльберри, а ведь их выдумали другие люди. Составлять новые — куда сложнее, чем запоминать придуманные до тебя. Я вижу лишь россыпь отдельных звезд.

— Постарайся сосредоточиться на самых ярких, — посоветовал я.

— В этом-то вся проблема. Мои глаза теперь куда лучше твоих. Лучше, чем у всех остальных здесь. Для меня все звезды яркие. Возможно, именно потому я и не видела созвездий, пока не попала на Гекльберри. Слишком много информации. Чтобы различать созвездия, нужны человеческие глаза. Еще одна часть отнятой у меня человеческой сущности.

Она снова вскинула голову.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, не сводя с нее взгляда.

— Все нормально.

Джейн приподняла полу рубашки. Шрам на боку был мертвенно-бледный даже в ночном полумраке, но выглядел далеко не так устрашающе, как на первых порах.

— Доктор Цао зашила рану, которая, впрочем, успела неплохо затянуться еще до того, как она взялась за иголку. Она хотела сделать анализ крови, чтобы проверить на заражение, но я сказала, чтобы она не беспокоилась. Все равно теперь во мне снова течет УмноКровь. Я не стала говорить ей об этом.

Она опустила рубашку.

— Но тем не менее кожа не позеленела, — заметил я.

— Нет. И глаза не сделались кошачьими. И МозгоДруга в башке тоже нет. Что, впрочем, не может значить, что у меня нет повышенных способностей. Просто они не распознаются так сразу, чему я очень рада. А ты где был?

— Просматривал кусок, который режиссер отрезал от фильма об уничтожении вхайдианской колонии. — Джейн вопросительно взглянула на меня, и я с начала до конца пересказал все, что только что увидел.

— И как, ты веришь в это? — спросила Джейн, когда я закончил.

— Во что?

— Что этот генерал Гау надеялся обойтись без уничтожения колонии.

— Не знаю, — честно признался я. — Разговор показался мне достаточно откровенным. К тому же, если бы он хотел попросту уничтожить колонию, то мог бы без всякого труда сделать это, не устраивая спектакля с уговорами о переходе на его сторону.