— Простите, мэм. Мне сейчас некогда…

Он почти уже ушел, но все же остановился в дверях, стянул с себя пальто и накинул его на старуху. Ее колотило и, кажется, ей уже ни пальто, ни долговязый человек, шепчущий странные нерусские слова, были ни к чему. Она шевелила разбухшими губами и кого-то тихонько звала. Может, мужа своего. Может, шестерых детей, а может, и бога. Да вот только, кроме майора британской армии, никто ее не слыхал.

Артур пробежал по всему вагону, заглядывая в каждое купе — девушки нигде не оказалось. Тогда он рванул на себя туалетную тонкую дверцу, не задумываясь уже ни о чем… Пусть там внутри хоть кавалеристский полк — не имеет значения. Но внутри было пусто.

«Так. Нужно спокойно и методично обследовать поезд. Черт… Где же? Ну где же она». Он закурил, обжигая губы. Курил быстро, жадно, зло. Шагал по составу, перебираясь из вагона в вагон, распахивая настежь двери всех купе, заглядывая в каждый угол. Знал уже наверняка, что девушки он не найдет. Знал, что Даша ушла, воспользовавшись суматохой. Ушла навсегда. Знал, что решила она уйти еще этой ночью, а может, даже раньше — когда плакала в холодном тамбуре, прижимаясь к его груди. А то, что она ему солгала, обещая все же доехать до Топловского и уже оттуда вернуться в Москву… так он бы, очутись на ее месте, тоже солгал.

«Девочка… маленькая моя смелая девочка, глупая моя девочка… Нянчить бы тебе твоих кукол, вышивать гладью, печь кексы и носить модные шляпки. Танцевать под патефон… Господи! Я ведь так и не отдал ей карточку Вертинского! Вот только нужна ли ей она теперь?» — Артур в сердцах швырнул окурок в угол и, повернувшись, направился на поиски своих.

* * *

Десятью минутами раньше, как раз тогда, когда Артур протягивал умирающей старухе кружку с ледяной водой, Даша стояла перед распахнутой настежь дверью вагона и с ужасом смотрела вниз, на пробегающие мимо кусты, на заснеженное полотно.

— Плыгать соблалась, мамзель? Сумаседсая цтоли?

— Яшка родненький! — вот уж кого Даша совсем не ожидала здесь увидать, так это московского смешного беспризорника Яшку. — Ты-то тут что забыл?

— На юг еду я! Не видис цтоли? Яблоки тут, пелсики… Класота!

— Пелсики… Да. Персики тут знатные, — она снова посмотрела наружу и зажмурилась.

— Погоди плыгать-то, глупая. Чичас станция будет, так пелед ней в голку пойдет. Медленно пойдет. Тогда оба и сиганем. Только ты сигай пелвая.

— А тебе-то зачем прыгать? — удивилась Даша. — У меня тут свои дела. Мне очень нужно.

— Яске тозе нузно! У Яски тут тозе дела! К Махно в алмию хоцю я записаца. Буду в класных станах щеголять. Левольвелт мне батька даст. Тацянку!

— Ужо мне махновец… — Даша не сдержала улыбки. — Штаны, револьвер, тачанку. Где мы, а где Гуляй-поле. Сопли с пола подбери.

Яшка насупился. Хотел ляпнуть что-нибудь обидное, но тут поезд притормозил. Придорожные кусты поплыли медленно, даже печально. Словно только что плясали они веселый гопак и вдруг передумали, перешли на медленный фокстрот. Даша вопросительно обернулась на беспризорника, мол, что делать-то. Мальчонка деловито таращился вдаль, словно что-то про себя прикидывая.

— Все! Сигай вниз, мамзель! Медленнее узе не будет!

— Яшка! Ой! Боюсь я!

— Плыгай! Кому сказал? Тьху! Баааба, цто с вас взять!

Даша зажмурилась, присела, потом распахнула широко-широко глаза и… прыг-ну-ла. Полетела прямо в снег по ходу поезда. Упала на бок, но совсем не больно. Перевернулась два раза, тут же вскочила, отряхнула от снега шубку и отбежала в сторону. Вслед за ней вылетел из вагона похожий на тугой мячик пацаненок. Пробежал несколько шагов. Остановился. Утер мордаху рукавом и заулыбался счастливо-пресчастливо!

— Ну чо? Вот мы и плиехали, мамзель! Станция Юг!

Топловское. Крым. Конец января — начало февраля 1920 года

До женского монастыря в Топловском добрались к концу января. Добрались бы раньше, но Маргарите по пути стало совсем худо. Тифом ее, к счастью, не задело — хватило одной Бабочки, которую она с себя сняла, едва сошла с поезда. Но с Бабочкой или без — было уже поздно — Марго умирала. Еще в Екатеринославе, где они проторчали пару дней, пытаясь нанять кого-нибудь, кто сумел бы довезти их до самого Топловского, у Маргариты отказали ноги. Она еще пыталась идти, но коленки подкашивались, икры то и дело сводило судорогой, и каждый шаг давался ей с невероятным трудом.

— Ну, зовите меня теперь Русалочкой, mon cher, — хохотала она, задыхаясь и начиная сухо, резко кашлять.

Артур и Красавчик хмурились. Зато Креветка чувствовал себя совершенно в своей тарелке. Он бегал вокруг Маргариты, подсовывал ей в руку то кусок хлеба, то кринку молока. Заботливо подставлял ей свое плечико, чтобы она, чуть что, могла на него опереться, и был сама нежность.

— У паночки чахотка, чи шо? — круглолицый веселый дядька долго приглядывался к Марго, прежде чем согласился везти их до Топловского. — А как помре паночка в дороге?

— Инфлюэнца у мэня. Не помру. Вэзи давай — не болтай много. — Марго приходилось еще и вести переговоры, поскольку от Креветки с Красавчиком толку было чуть, а Артур местный диалект понимал дурно.

Денег за провоз дядька запросил столько, что на них можно было бы купить с потрохами и его, и толстомордую его жинку, и мохноногую пегую лошадку, и весь его хутор с домами, амбарами и курями. Но Артур с Красавчиком торговаться не стали. Уложили Маргариту на соломенный тюфяк, закидали сверху овчинками, а сами пристроились сбоку.

На подъеме лошадка умаивалась, отказывалась идти дальше, тогда Красавчик с Артуром спрыгивали на землю и послушно брели вслед повозке, перекидываясь редкими сухими фразами. Возница пел заунывное, тоскливое, а Креветка сидел с ним рядом, болтал ножками, глядел на дорогу и изредка подпевал визгливым фальцетом.

На их удачу в Крыму потеплело. Под солнцем облезли, обнажили верхушки пригорки, но дорога была крепкой, накатанной. Если бы не Марго, из-за которой приходилось каждый вечер останавливаться на ночлег, добрались бы куда быстрее. Но ей дорога оказалась непосильна, поэтому ближе к закату сворачивали на ближайший хутор, и там оставались до самого утра.

— Быстрее… Быстрее. Не нужно нигде ночевать, я легко выдержу! Едем же! Ну, что вы ковыряетесь там… Быстрее! — подгоняла Маргарита своих спутников, но и сама понимала прекрасно, что не отлежись она ночью в тепле, утром уже не встанет.

Между собой они почти не разговаривали. Да и не о чем было им говорить. Еще в поезде они все решили между собой. План их был прост, многократно оговорен и вопросов ни у кого не вызывал. В Топловском они заберут у монашки Гусеницу, а дальше пути их разойдутся — Маргарита с Красавчиком отправятся на свободную охоту за предметами, взяв с собой Креветку, а Артур вернется в Константинополь. В общем, Артуру не было никакой нужды сопровождать Маргариту в монастырь, но он пообещал, что если вдруг Феврония заартачится, он поможет ее убедить. В конце концов, он все еще оставался британским курьером, он все еще представлял константинопольскую ставку, был знаком с генералом Деникиным… и именно его послали в Москву за предметами… Значит, он вполне мог претендовать и на Гусеницу.