– Привет, – сказал Андрей.

– А, это ты. – Наташа разровняла ладонью песок, приглашая садиться.

– И что там, на горизонте?

– Паруса.

– Паруса? Где ты видишь паруса? Какие?

– Алые.

– Да? – Андрей внимательно посмотрел на Наташу. – Надо же... – А где Лиза?

– Плещется, – Наташа кивнула в сторону моря.

– Не холодно?

– В воде теплее. Амока видел?

– Поговорили.

– Обижается?

– Маленько есть.

– Это пройдет. Все проходит, – жестковато сказала Наташа. – Кто-то из великих до меня это уже говорил, прав был мужик. Все проходит, – повторила она. – Что-нибудь дельное он сказал?

– И да, и нет... Смотря как повернется. Ты видела этого приставалу?

– Мельком... Издали. Кроме джинсовой рубашки, ничего не запомнила. И еще... Вот только сейчас... Даже не столько вспомнила, сколько осознала... Знаешь... Какие-то повадки у него... Вроде понравиться хочет... Я насмотрелась на мужиков, которые понравиться хочут. Он уже уходил, когда я вышла из музея... Как бы пятясь уходил, боялся невежливым показаться. А до этого с экскурсоводом говорил... Но не о Грине... Какой-то хозяйственный у них был разговор. Лиза! – позвала Наташа дочку. – Давай сюда! – Она помахала рукой.

Лиза прибежала, тут же закуталась в полотенце и села рядом, звонко стуча зубами.

– Холодно тут у вас... Лучше бы я в море оставалась.

– Сейчас вернешься... Тут вот наш друг Андрюшенька хочет задать тебе два-три вопроса. Слушай его внимательно и отвечай, не задумываясь. Врубилась?

– Угу.

– Лиза, – начал Андрей, – тут вот в чем дело... Несколько дней назад... Как бы тебе это сказать...

– Да знаю я! Сейчас будете про маньяка спрашивать, который ко мне приставал! Ну, что там у вас? – По бойкости и непосредственности Лиза, похоже, уже обходила свою мать.

– Ты его запомнила?

– Ничего особенного. Обычный приставала. В глазки заглядывает, ручки гладит, глупости всякие говорит...

– Какие глупости?

– А! Принцы-шминцы-леденцы!

– А какое-то отличие у него есть? Может, бородавка на носу, может, одного уха не хватает или руки перьями покрыты?

– Значит, так, Андрюшенька... Бородавок на носу у него нету. Обе ухи на месте.

– Уши, – поправила Наташа.

– Я знаю, но мне так больше нравится. И перьев я не заметила. Но какой-то непорядок у него есть... Что-то не так, как у всех людей.

– Может, пальца у него не хватает?

– Пальцы вроде на месте...

– Может, ногти грызет?

– Может, и грызет, кто его знает... Но при мне не грыз, при мне он только мои ладошки тискал, пальцем по линиям водил, судьбу мне предсказывал...

– Хорошую судьбу предсказал?

– Ничего, жить можно.

– А непорядок у него на правой руке или на левой?

– Сейчас скажу... – Лиза задумалась, поводила рукой направо-налево... – Если он сидел на корточках напротив меня, то слева у него была... Слева от меня у него была правая рука. Вот на правой руке что-то меня зацепило, а что именно зацепило, вспомнить не могу. В мозгах не отпечаталось.

– Но если вспомнишь, – начал было Андрей, но Лиза его перебила:

– Нет-нет, не вспомню. Ведь женщины ушами воспринимают мир, ушами я и слушала его предсказания. Вот если его услышу, то узнаю, он это или не он.

– Шепелявый?

– Нет, он не шепелявит, не чихает, не кашляет, не заикается... Но узнать можно.

– Ну, хоть не заикается, и то хорошо, – тяжко вздохнул Андрей. – Все-таки круг подозреваемых сузился. Заики отпадают.

Сзади подошел голый парень с рыжими волосами в разных местах, постоял, сел рядом с Наташей, как бы уже одним этим заявляя права на нее.

– Между прочим, – сказал он, помолчав, – здесь находиться в штанах не принято.

– А я и не нахожусь, поскольку не терялся, – ответил Андрей, поднимаясь. – Между прочим, в твоем возрасте иметь такие яйца тоже неприлично.

– Чем же тебе мои яйца не понравились? – нахмурился рыжий.

– Мелковаты. У пигмеев крупнее. – Андрей махнул Наташе рукой и зашагал по песку к асфальтовой дорожке.

– Получил? – услышал он сзади веселый голос Наташи. – Говорила же тебе – не возникай. Твое время ночное.

Рыжий что-то проворчал в ответ, но Андрей знал – на Наташины слова достойного ответа вот так сразу не найти. Да и вообще можно ли на них найти достойный ответ, даже задумавшись на годик-второй?

То, что затеял Амок, иначе как авантюрой назвать было нельзя. Но все мы время от времени испытываем потребность в авантюре, а то и вообще приходим к выводу, что только авантюра, безумная и отчаянная, может спасти нашу бестолковую жизнь, несчастную любовь, вытащить из гиблого положения, в котором оказались опять же из-за бестолковой жизни и несчастной любви.

Кстати, вы не замечали, что самая разнесчастная любовь является таковой только в момент нашей катастрофы, а проходят годы, и мы вспоминаем время душевных своих терзаний как самое счастливое наше время...

Наверняка и с Амоком случится нечто подобное, и он с растерянной улыбкой будет вспоминать коктебельские свои безумства, когда вахтер Муха помог ему, а может быть, и спас, вытащив, зареванного, из каких-то кустов, когда хмельная компания, увидев Амока на предрассветном пляже, утешила его словами насмешливыми, но беззлобными и, кто знает, может быть, спасла...

Ведь не все Наташины поклонники, как вы уже знаете, выжили...

Наверно, все-таки есть в ней что-то колдовское, боюсь сказать – сатанинское, что-то такое, о чем она и сама не догадывается, о чем сама иногда спрашивает у подвернувшегося человека – что происходит? Почему эти придурки так странно себя ведут – уходят из жизни только потому, что я не поздоровалась с тем, а поздоровалась с этим при случайной встрече на улице Ленина в поселке Коктебель?

А может быть, дело в самом Коктебеле? Тоже ведь непростое место, мистическое. Не все возвращались, заночевав случайно в ближних горах, в нескольких километрах от поселка. А те, кто возвращался, своих не узнавали. Да и их мало кто узнавал после такой вот ночевки в Мертвом городе, у Золотых ворот, у этой дырявой скалы, торчащей из воды в сотне метров от берега, у скалы, изображенной на всех коктебельских буклетах, майках, полотенцах, плакатах...

А этот укоризненный Чертов Палец, на что-то там показывающий в ясном небе... Один он чего стоит!

Я знаю, о чем говорю.

Испытал, прошел и, как видите, выжил. Иначе не было бы этих судорожных записок о преступлении, которое однажды весной потрясло небольшой поселок Коктебель.