Т. Базен в своей «Апологии», написанной после бегства из Франции, сознавая тяжесть обвинения в неповиновении государю в этих словах апостола, счел необходимым прибегнуть к логическим ухищрениям, дабы оправдать свой поступок, а тем самым предоставить доказательство возможности неповиновения тирану и с точки зрения божественного права.

По его мнению, «апостол имел в виду то, что повиноваться государю необходимо лишь тогда, когда он полученной от Бога властью законно пользуется, и об этом апостол в той же главе своего послания ясно дает понять. Ведь сказав, что «противящиеся власти сами навлекут на себя осуждение», он далее раскрыл смысл этих слов: «Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, а для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро и получишь похвалу от нее; ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся». Из этого понятно, что тогда лишь властям и государям надлежит повиноваться и страшиться их, когда полученной от Бога властью законно пользуются и должным порядком вершат справедливость».

Из всех этих этико-политических представлений более или менее ясно вырисовывается политическая роль сословного представительства, его функции перед лицом королевской власти. Четких правовых положений, определяющих полномочия штатов, не было. Поэтому, как пишет Ж. Масслен о штатах 1484 г., когда встал вопрос, «какова власть штатов, то он вызвал тысячу споров во время наших заседаний и во время общих дискуссий». По существу штаты были вариантом совета при короле, но не старого феодального совета, состоящего из прямых вассалов, а совета всех подданных, представленных лично или полномочными депутатами. Их роль осмыслялась так же, как и роль совета, определенная феодальным правом: у них король должен просить «совета и помощи», с их совета и согласия принимать какие-либо важные решения, например, касающиеся войны. На первый план при этом выступало право штатов вотировать налоги, т. е. оказывать королю финансовую помощь в случаях, предусмотренных феодальным правом. Именно эта функция была наиболее бесспорной.

Право на совет и согласие, коими король должен руководствоваться при управлении ради справедливости, ясно сознавалось сословным представительством, а значит и широким общественным мнением. Именно в сознании этого права черпали силы знаменитые штаты 1356 и 1413 гг., вынудившие правительство согласиться на реформу финансов и администрации и издать в первом случае Великий мартовский ордонанс, а во втором — так называемый кабошьенский. Каковы бы ни были детали этих нереализованных проектов реформы, важно отметить, что сама мысль о возможности и правомочности штатов заставить правительство провести ее вытекала из сознания этого своего права и концепции справедливого управления. Проекты полностью отвечали традиционным представлениям о справедливости. Поэтому Ж. Жювенель дез Юрсен, например, никоим образом не сочувствуя движению кабошьенов, которое в глазах многих современников затмевало политическую сторону событий, по поводу ордонансов 1413 г., подготовленных при активном участии представителей Парижского университета, отзывался благосклонно: «… ордонансы были хорошо составлены, хотя и изданы дурными людьми».

На том же основании штаты, бывало, претендовали на то, чтобы определять состав королевского совета. В 1356 г. они даже потребовали от дофина Карла избрать совет из их представителей: «Пусть он изберет по совету трех сословий несколько влиятельных, мудрых и именитых людей из духовенства, дворян и буржуа». Этот совет мог бы консультировать короля, и в определенных случаях король не имел права пренебрегать решением совета (такие претензии были вполне в духе этико-политической мысли). Коли штаты являются «большим советом», то логично, что они определяют и малый совет, который постоянно действует при короле. Попытки штатов подчинить королевский совет оказались безуспешными, но представление о праве штатов определять его состав сохранилось, хотя, как кажется, и не было достаточно распространенным. В XV в. оно получило подкрепление от идеи народного суверенитета, или высшей власти, которой располагают штаты в качестве представителя народа и которую они могут передавать королю и его совету.

Ж. Масслен, говоря о бурных спорах по поводу власти штатов на заседаниях сословного представительства в 1484 г., выделяет две точки зрения: «Одни утверждали, что после того, как высшая власть в королевстве перешла к штатам, они не должны покорно просить, разве что только по форме, ибо если каждый из депутатов персонально ниже государя, то вместе они выше его; и что штатам положено указывать и повелевать, по крайней мере, до тех пор, пока, они не учредят совет, который примет от них суверенную власть. Другие же, напротив, считали, что это не штатам, а принцам крови как законным опекунам должно перейти по закону управление королевством и что в силу права согласие штатов требуется лишь на налоги, а что сверх того, то это чистое благоволение и милость принцев».

Речь шла о создании регентского совета при малолетнем короле Карле VIII, право на которое оспаривали штаты, за которыми стояла сестра короля Анна Боже, и принцы крови, считавшиеся законными опекунами короля. Не входя в политические перипетии борьбы за власть при короле, развернувшейся на штатах, заметим, что принцы крови как первые вассалы короля также опирались на старое феодальное право совета. Претензии штатов, изначально вытекавшие из того же нрава, представлены здесь как основанные на народном суверенитете. Это последнее представление, к которому мы еще вернемся, было в социальном сознании весьма слабым, и вторая точка зрения, что штаты имеют право лишь вотировать налоги, была несомненно преобладающей, о чем свидетельствует французская политическая литература той эпохи.

Таким образом, сословное представительство во Франции в своих политических функциях не вышло за пределы традиционного права на совет и согласие в вопросах налогообложения и войны. Это в плане идеологическом, в политическом же успехи, как известно, были и того менее, ибо даже это право закрепить ему за собой не удалось. Причина была, как кажется, не только в слабости штатов как политического института, но и в том, что не было политической концепции, которая могла бы придать им силы. Идея народного суверенитета в этом отношении была, конечно, весьма подходящей, но, подавляемая идеей суверенитета королевского, она появилась слишком поздно, звучала слишком робко. Не более успешной оказалась и попытка поставить власть короля в зависимость от закона, блюстителем которого могли бы быть штаты, наподобие английского парламента.

В заключение анализа традиционной этико-политической концепции необходимо рассмотреть вопрос об отношении короля к закону и выяснить, как он толковался во французской общественной мысли.

Заметим, что этико-политической мысли было более свойственно конкретное понятие права, чьего-то права, и справедливости как условия соблюдения и охранения этих прав. Абстрактное понятие права как некоей совокупности всех прав, тем более понятие закона (lex, loi) как общей нормы, предопределяющей частные права, встречается лишь у авторов достаточно ученых, проникнувшихся общими идеями, развивавшимися философской и юридической мыслью.

Как было уже сказано, король, имевший наряду с другими свое право, выступал охранителем чужих прав и гарантом их неприкосновенности. Это характернейшее толкование его отношения к праву и, соответственно, к закону. Оно было, например, зафиксировано в «Установлениях Св. Людовика»: «Справедливость — это непреклонная воля воздавать каждому по его праву, невзирая ни на любовь, ни на ненависть… Заповедь права — честно жить, никому не вредить, воздавать каждому по его праву и стремиться к миру между всеми».