— А что же вы? — затаив дыхание, задал мысленно свой вопрос магнат, явственно видящий ужасную картину описанных колдуном событий. — Что видели вы? Те, кто остался по левую сторону?

— Мы? А мы видели Мару иной… Она шла к нам в лучах самосиянного света мудрости своей, и одежда Ее сияла, подобно Солнцу, и Месяц был на челе Ее. Руки и грудь Ее были украшены драгоценностями и каменьями самоцветными, и в правой руке, в деснице своей, держала Она красный цветок, и серп был в левой руке Ее, шуйце. Он блистал лунным серебром. Серп Ее означал конец всему живому, был знаком срока, отмеренного всему сущему, он был порогом, отделявшим былое от грядущего, разделом был для тела мертвого и вечно живой души, знаком был начала пути в новый мир и знаком Времени Вечности. Понимая это, мы смотрели на Нее и видели, что нет предела Ее величию. И те, кто был справа, убоялись Мару-Мать и прокляли Ее так же, как проклинают люди всё, что недоступно их пониманию. Нам же, Ее верным слугам, она сказала так: «Когда рухнут своды небесные на землю и прольется дождь каменный, когда сделается земля от засухи железной, а реки и моря возгорятся огнем, когда на месте могучих гор появится пустыня, когда всякая жизнь завершится, то обернется свет белый кромешной тьмою. И тогда оборвет свои цепи супруг мой Чернобог Велес Рогатый, а Великий Волк, слуга его верный, что покой Чернобога до срока стережет, железными зубами своими загрызет белых волов, что воз Ярилы-Солнца волокут по небу. И будет так, что ось Всемирья надломится, и сойдутся тогда боги в последней смертельной битве. Помните о знамениях начала конца этого мира. Уйдет под воду остров, населенный теми, чьи глаза узки, так же, как до этого утонула и ваша земля Атлантида. И треснет черный Алатырь-камень, на котором мир доселе стоял, рухнет Дуб могучий, царь древ, и всплывет кверху брюхом великая Белая Рыба в холодной реке. Увидев то, придете ко мне, ибо я уже буду средь вас, и вы узнаете меня по звукам имени моего, по недугу тела моего, мною избавленного от страданий. Тела, коего прекрасней нет. Придете под груди мои полные и укроетесь от доли смертных. В волосах моих переждете беду. В устах моих сладких забудете обо всем. Сольетесь со мной, как и я с вами, когда весь мир вокруг станет костром погребальным, а тела ваши покрыты будут копотью. И тогда наступит век Кощный, время Велеса Рогатого и Мары. И узрите рассвет черной Луны, в чьем свете явлюсь к вам, и сольемся с вами в объятьях родовых, и буду я жить вечно и вечно править, ибо нет у меня и у смерти конца, а есть лишь начало, дарованное жизнью. Вам же завещаю я идти моим путем, куда укажу вам левым, шуйным перстом своим. И станете отныне радарями пути Шуйного, пути Мариного. За служение ваше дарую вам лишения и потери, которые учат ценить то, что невозможно утерять. Дарую вам болезни и недуги, что учат смотреть на жизнь дальше слабого тела вашего. Дарую вам саму смерть, что научит вас видеть бессмертие. Дары мои — для невежд — кара лютая, для вас же — благословение мое. Завет мой вам таков будет: не отвергайте мира, но и маете его не поддавайтесь, и тогда узрите истину в сердце вашем. Узрите, не поддавшись кривде и ослеплению спесью Бога небесного, который всегда побеждает в малом, но смерть, дар мой вам, он победить бессилен». Вот как сказала Она, та, что Владычествует в Смерти. И слово Ее каждый из нас сохранил в точности у себя в сердце. И так, воодушевившись, поворотили мы против тех, что встали против нас. Но тотчас отверзлись небеса, и к ним, светом Ирийским озарен, спустился с небес по белой лестнице из белоснежных облаков Сварог Изначальный, Белобог-Творитель. Спустился, приняв вид могучего старца. И задумали мы тогда биться за своих богов друг с другом, и с криками бросился брат на брата. Но лишь до края ущелья дошли, как до самого неба поднялась стена огня. С правой стороны пламя было багровым и темным, пекельным, что всякий свет пожирает, вбирая его в себя. И то было пламя Нави подземной, края, где Мара безвременно правит. И ужаснулись тогда все, кто готов был в бой за Сварога идти, а с нашей стороны пламя оказалось светлым, жарким и белым. И стало нам тогда понятно, что не время сейчас разделять целое, коли оно так друг в друга проросло, что в свете есть пекельное пламя, а в ночи есть свет. В том гармония в мире и состоит, понимаешь?

— Всё понимаю. — Перед глазами Глинкина ясно мелькали картины, что описывал ему Невзор. Михаил Петрович почувствовал, что от тела его самого почти уже ничего не осталось, ведь даже воображением его завладел колдун, поработил волю. «Пусть лучше так, — подумал магнат, — пусть жизнь тела без жизни души, и наоборот, но я хочу жить вечно, и эти условия меня не пугают».

— Ты быстро схватываешь, человечек. Еще бы! Ведь мы почти слились с тобой, — пояснил Невзор.

— От меня скоро совсем ничего не останется? — равнодушно поинтересовался Глинкин.

— Не переживай так. Я бы не смог заменить твою душу своей, ведь у меня, пожалуй, больше и нет души, — холодно заметил Невзор, — поэтому кое-что от тебя останется, но способность любить ближнего своего, которая у тебя в зачаточном состоянии всё же присутствует, исчезнет полностью. Это я к тому, что ты перестанешь постоянно вспоминать своих домочадцев и вздорную жену, которая блудом срамным, маханием любовным с одним из твоих слуг уже давным-давно грешит.

— Наплевать мне на это. Даже думать о том не стану. А что у вас было дальше?

— Дальше? А дальше решено было братоубийством не заниматься, а идти всякому своим путем и вести за собой вас, людей. Обычно те, кто идет впереди, называются Дозором. Шуйный путь, он для Десного кажется черным. Что ж, мы не против, если черный цвет — это наш цвет. Видишь ли, Сварожьим прихвостням достался белый цвет. Вот тогда мы и разделились на Черный и Белый Дозоры, и Черный Дозор пошел Шуйным путем, указанным Марой, чью волю храним, а Белый Дозор двинулся по Десному пути, указанному Сварогом. Черный Дозор служит Маре и Велесу, приближая кончину этого мира и великое обновление, без которого немыслимо всё новое на этой Земле, а Белый Дозор пытается спасти то, что хочет разрушить Дозор Черный… Внимание! К тебе проситель! — заметил Невзор заведующего лабораторией, завлаба, вежливо ожидающего своего хозяина неподалеку.

— Ну? — коротко спросил у завлаба Глинкин.

— У нас всё готово, Михаил Петрович, — завлаб достал из нагрудного кармана халата пробирку, как следует плотно закрытую черной резиновой пробкой. — Прикажете отправить на испытания?

— Вот это? Дайте-ка сюда, — Глинкин повертел пробирку в пальцах, вернул заведующему со словами: — Запускайте в серию. Как я вам уже говорил: десять тысяч доз. Всю партию доставите мне лично, прямо в мой кабинет.

— Но как же без испытаний? — изумился завлаб. — Ведь так нельзя! Не положено!

— Вас это не касается, — двусмысленно ответил Глинкин. — Делайте, что вам говорят. Я вам плачу не за пререкания со мною.

Заведующий побелел от страха, поклонился и поспешил удалиться.

— Вы говорили, что скоро начнется мор. Когда же его ждать?

— Он уже почти начался, — ответил Невзор. — Теперь совсем скоро. На старике, лежащем в больнице, моя роковая печать, в его крови смертельная зараза. Да свершится Ею предначертанное, да падет мир! Слава Маре! Вторь за мной!