от тумана окрестности Вологды, а с какой-то иной высоты видятся ему пути-дороги нашего фронтового поколения.

…Прощаний не помню короче,

Дороги тонули в пыли.

Мы песню про синий платочек

На память с собой унесли

Из этого самого сада,

В котором играет оркестр,

Со старой дощатой эстрады,

Где нет на скамеечках мест.

…Что я могу еще добавить к этим стихам?.. А только то, что в августе семьдесят восьмого года на старинном здании, стоящем возле Софийского собора, возле крепостной стены, появилась табличка: «Улица Сергея Орлова». Нет прекраснее места в родной Вологде, и нет теперь для меня более памятного, чем этот береговой обрыв.

Крестьянская застава

В пятьдесят четвертом году Сергей Орлов приехал заканчивать высшее образование в Литературный институт имени Горького. Между тем наступили зимние холода, а постоянного жилья у Орлова не было: ездить на пригородных поездах в Переделкино, где в бывших дачах располагались комнаты студенческого общежития, он не хотел, да и не мог по состоянию здоровья. Вот и ютился то за ситцевой занавеской в коммунальной квартире где-то возле Белорусского вокзала, то жил в номерах, то приезжал ночевать ко мне на Крестьянскую заставу. «Мы живем на Крестьянской заставе…» — начиналась наша песня, сочиненная в дороге. Нынче не сохранилось ни названия этого старого московского района, ни домов и домиков с неизменными вязами под окнами, закрытыми парадными подъездами, печками, облицованными кафелем. От бывшей Крестьянской заставы теперь идет Волгоградское шоссе — многоквартирные дома, обширнейшие пустыри для новых застроек.

В одном из домов по Новоселенской улице у меня была крохотная комнатка, которую мне предоставили родители моего друга Всеволода Назарова, погибшего в марте сорок пятого года в Венгрии. И хотя Елена Дмитриевна и Андрей Захарович каждый день топили печь, облицованную все тем же старинным кафелем, в комнатке было более чем прохладно. Однажды ночью у Орлова даже волосы примёрзли к металлической спинке кровати, о чем он не раз вспоминал в дружеском кругу. Но как студент Сергей Орлов имел множество льгот, вернее, получилось так, что он сам себе устроил свободное посещение занятий. Ибо и в ту пору он уже был известным поэтом, одним из лучших среди фронтовиков. Его творческая активность в домике на Крестьянской заставе была исключительно велика — он создавал третью книгу стихотворений «Городок», которая мне чем-то напоминала «Районные будни» Валентина Овечкина. И Сергей радовался этому сравнению. В одном из очерков, посвященных его творчеству, мне доводилось писать, что после поэтического монументализма, запечатленного в сборнике «Поход продолжается», поэт вдруг как-то светло и дружелюбно оглянулся вокруг. Он всмотрелся в тихий северный район, в его будни, в его людей — «министров поля и реки». И с грустью заметил, что только родной городок «не растет, не строится, как надо…»:

Вкруг его, как видно, не найдут

Никаких таких месторождений,

Только реки сонные текут,

Льны цветут, да облака плывут,

Да базар шумит по воскресеньям.

Но жизнь этого, как бы раньше сказали, заштатного городка полна чудес и удивительных людей. Когда Сергеем уже было написано стихотворение о «маленьком, смешном и популярном» фотографе, я во время нашей полуночной беседы рассказал, что однажды из громкоговорителя в некоем районном центре мне довелось услышать довольно-таки странное объявление — диктор сообщил, что по заявкам товарищей радиослушателей будут передаваться русские народные песни в исполнении… нет, не знаменитой на весь мир певицы, а работницы местной промкооперации. Через некоторое время Орлов читал мне свое новое стихотворение «Шура Капарулина поет…».

Замечу, что именно там, на Крестьянской заставе, я имел возможность видеть, как работает Сергей Орлов над своими стихами. Он их, по собственному выражению, «вытаптывал», он сочинял их на ходу, он переворачивал в уме одну и ту же строчку множество раз, а затем заносил строки и строфы на первый же попавшийся листок бумаги. В то время он не вел тетрадей, но я помню про листочки из блокнота, из тетрадки, я помню даже бумажную салфетку со стола ресторана ЦДЛ, на которой довольно четким округлым почерком, с отдельно стоящими друг от друга буквами, было написано какое-то стихотворение. Иные слова были перечеркнуты, но стихотворение было видно почти что сразу. Позднее, когда мне довелось заниматься творчеством Есенина, я не мог не поразиться этим сходством и почерка, и самого творческого процесса: ведь Есенин тоже сочинял стихи в уме, а затем почти готовые записывал на первый же попавшийся клочок бумаги. Вообще в Орлове меня часто поражало что-то воистину есенинское — его удивительно легкая походка, его врожденная артистичность, которая угадывалась и в жестах, и в манере поведения, его феноменальная память не только на свои стихи, но вообще на стихотворные тексты, наконец, его умение говорить так, что за словесным образом угадывался и второй и третий смысл… Сергей Орлов много читал, но отнюдь не по институтским программам. Нет, читал он быстро и только то, что было ему внутренне необходимо. Когда однажды он пришел со мною в Публичную библиотеку, где я проводил все дни и вечера, то через какое-то время он откровенно заскучал в этом огромном, ярко освещенном, заполненном шорохом страниц зале и тихо-тихо и как-то незаметно исчез.

…За стихотворный цикл, опубликованный в журнале «Огонек», Сергею Орлову была присуждена ежегодная премил журнала. По-моему, это была его первая литературная премия. Ранним январским утром мы приехали в здание комбината «Правды», но не столько за экземпляром журнала, сколько за гонораром. И потом долго и чинно завтракали в ресторане гостиницы «Москва». Сергей читал «Соловьиху» Бориса Корнилова, которого превосходно знал с довоенной поры. И так хорош был этот долгий и дружеский завтрак, эти белоснежные скатерти, этот хрусталь на столе, что нас не страшил даже жгучий январский ветер, который ожидал на улице.

Метель за всеми четырьмя углами

Такая, что не выйти за порог,

Как будто полюс Северный снегами

Обрушился с утра на городок…

Последний звонок

Я на ощупь протянул руку к телефонной трубке и сразу же узнал Сергея Орлова.

— Слушай, как называли между собою солдаты немецкий автомат?

— А полегче у тебя ничего другого не нашлось?

— Я серьезно спрашиваю, — Сергей начинал сердиться. — Не могу вспомнить… «шмассер»… «шмайссер»…

За окном, серел осенний рассвет, и в этом зыбком, скользящем и призрачном свете здание новостройки, возвышающееся напротив, казалось, медленно, как океанский теплоход, вплывало в маю квартиру.

— Ты