– Тогда вставай и убирай все из-под ног. Я буду учить тебя вальсу. Ты должен быть лучшим танцором на выпускном вечере. Ты пригласишь меня. Мы выйдем в центр огромного зала, залитого светом. И все будут жаться по стенкам и смотреть на нас с завистью. Ты будешь во фраке. А я в длиннющем платье, которое будет струиться за мной.

– Я никогда в жизни не буду во фраке.

– Помолчи и дай помечтать, – она запечатала ему рот поцелуем. – Ты будешь в черном фраке и под руку выведешь меня. Я положу тебе руку на плечо. Ты обнимешь меня за талию. Нет, не так, не прижимайся, стой прямо. Вот, правильно. Разверни плечи и не своди с меня глаз. Теперь считай вслух: раз, два, три – раз, два, три… Ой, аккуратнее на поворотах. К концу урока у меня будут ласты вместо туфель. Ничего, ничего. Только не извиняйся и не смотри под ноги. Веди меня, направляй. Не останавливайся, считай: раз, два, три… Вот, молодец. О, боже, осторожнее… раз, два, три… Подожди, теперь попробуем под музыку.

Из маленького, намеренно забытого при отъезде в Москву еще родительского магнитофона с какой-то совсем древней кассеты полилось:

Когда уйдем со школьного двора

Под звуки нестареющего вальса…

Они неуклюже, неловко кружили по крохотной для таких упражнений комнате, натыкаясь на мебель, сбиваясь с ритма, наступая друг другу на ноги и падая в изнеможении в кресло. Но Женя упрямо поднимал Машу, и они вновь вальсировали под одну и ту же мелодию, за неимением новой. Маша чувствовала его крепкую руку на своей талии, как раз там, где трещина в белой льдинке обнажала теплую кожу спины, и это прикосновение будоражило, пугало, но не было неприятным… Музыка заканчивалась, и Маша, вспоминая слова, начинала а капелла:

– Что происходит на свете?

– А просто зима…

Не дотянув до конца, они повалились на шкуру убитого белого медведя. От бесконечного кружения в одном направлении и от бокала шампанского у Маши все плыло перед глазами.

Зазвонил телефон. Родители из Москвы. «Да. И вас тоже. С Новым годом. Все хорошо. Бабушка сегодня уже вставала, и мы с ней ходили по коридору. Нормально, нормально. Нет, я не одна… С друзьями…»

Она положила трубку. Женя возник откуда-то сзади из темноты и обнял за талию. Припадая к ее распушившимся волосам, он прошептал ей на ухо:

– Ты вскружила мне голову так, что я чуть не забыл. Аборигенку полагается соблазнять подарками. Туземки не боятся змей?

Маша отшатнулась, но, вспомнив, что это лишь игра, заставила себя произнести:

– Ну, если их не будет слишком много.

– О, не беспокойтесь: всего семь.

Он достал из-за спины руку. На ладони поблескивали чешуей переплетенные между собой тоненькие серебряные змейки, свернувшиеся в браслет. Каждая жила своей независимой жизнью, позвякивая о соседних, но все вместе они не распадались. Змеиные головки выглядывали крошечными изумрудными глазками из общего клубка. Женя принял узкую Машину ладонь в свою руку и пропустил ее сквозь змеиную паутину, обвившую запястье.

– Тебе нравится?

– Необыкновенно, – Маша подняла руку, и змейки зазвенели, переползая вниз. – Но это же должно быть дорого. Я не привыкла принимать такие подарки.

– Не знаю. Я пытался предложить «Адамасу» запатентовать и пустить браслет в производство, но они не поверили в мое авторство, а потом их не вдохновила ручная работа. Слишком трудоемко.

– Ты это сделал сам?.. Правда? Как это возможно?

Маша обвила Женину шею не хуже каждой из змеек и одарила его поцелуем в горячие пересохшие губы. Одна из оплывших свечек медленно умирала. Наконец она вспыхнула из последних сил и покорилась темноте.

– Это чудесно. Пригласи меня на танец.

– Только не вальс. На сегодня хватит уроков.

Они поплыли. Поплыли мимо стены в разводах их слившихся теней, поплыли гаснущие одновременно со своим зеркальным отражением свечи, поплыло окно, вспыхивающее от взрывов петард, поплыл Святой Петербург, занесенный на край земли, утопающий в снегу и ночи, поплыла далекая Москва, где остались родители, школа… Все поплыло, растворяясь в его объятиях, нежных, осторожных касаниях щек, бережном переборе волос ласковыми пальцами, от чего мурашки скатывались на шею и плечи.

– Ты любишь меня?

Маша закрыла глаза:

– Да.

Она не заметила, как ушла в темноту последняя ненадолго пережившая сестер свеча. Они плыли, а может быть, лишь покачивались на волнах музыки.

– Подари мне что-нибудь из этой ночи. Я хочу, чтобы что-то осталось… навсегда. Чтобы ни один из нас не забыл эту ночь.

Маша задумалась. Хотя ей было хорошо, сладко и хорошо, и мысли не думались вовсе. Она не представляла себе в Москве встречу Нового года с Женей. Меньше всего она беспокоилась о подарке. Но сейчас ее переполняла такая благодарность к этому мальчику, что ей захотелось сделать для него что-то необыкновенное. Они еще парили, не касаясь пола, как в том полузабытом сне, но теперь Маша точно знала, что она была не одна.

Она чуть отстранилась от Жени, чтобы произнести, не открывая глаз и чувствуя озноб во всем теле от каждого слова:

– Хочешь, я подарю тебе пуговку? – и она положила его руку на кружевную планку своей блузки.

Женя замер на какое-то мгновение, прижав ее к себе. Затем он выпустил ее из объятий. Пуговка оказалась не так сговорчива, как хозяйка. Наконец, она сдалась, лишь на малую толику освободив плененное хлопком тело. Маше стало страшно от собственной смелости и больше всего на свете захотелось убежать в соседнюю комнату. Никто не удерживал ее. Никто не мешал.

– Еще…

Она молча кивнула. Больше он не спрашивал. С укрытых покрывалом темноты плеч блузка соскользнула на пол, под ноги. Маша ощутила тепло его распахнутой груди. Потом вздрогнула, отпрянув, от прикосновения холода металлической пряжки к обнаженному телу, но, пересилив себя, прикрыв от страха глаза, прижалась вновь. Ноги подкосились. Если б не он, она упала бы рядом на пол. Они опустились в медвежью шкуру. Где-то за горизонтом сознания мелькнули, как всполохи беззвучных зарниц, Элька, Жан, бабушка… и все ушло. Она припала к его губам, уже понимая, что теперь не сможет отказать ему ни в чем…

Женя не тронул ее. Он не сделал ничего, за что Маша наутро возненавидела бы наверняка и его, и себя, и эту ночь. Ничего не произошло. Маша лежала в своей постели с открытыми глазами и улыбалась первому дню нового года, неспешно собирающемуся где-то за крышами домов. Женечка спал в дальней комнате на широкой родительской кровати, как и накануне. Ее родной, любимый мальчик. Сейчас более любимый, чем когда-либо до прошлой ночи. Он был единственный. Маша это прекрасно осознавала. Он был такой единственный, и за это она была ему бесконечно благодарна.

1 января, понедельник

Весь этот день Женя был как-то задумчиво-печален.