И оба счастливо рассмеялись.

Женя притащил свою сумку. Эту ночь он провел, полусидя у окна в изголовье ее дивана, подоткнув под спину подушку и подложив к стенке свернутый свитер. Маша пыталась и не могла заснуть, пристроив голову ему на колени. Но это не имело никакого значения. В середине ночи Маша открыла глаза и обвила Женину шею обеими руками, пригибая его к себе. Свитер сполз на подушку. А когда Женя склонился, Маша прошептала, прильнув губами к его уху, те слова, что он так давно ждал от нее:

– Женечка. Я тебя люблю. Так, как ты говорил: однажды и на всю жизнь…

31 декабря – 1 января, Новый 2001 год

Маша вскрыла по-детски знакомо скрипнувшие створки гардероба. Унылое зрелище. Когда она бежала в Москву, то не прихватила с собой практически ничего, но мама, которой пришлось приезжать в Петербург, чтобы утрясать проблемы в школе, вернулась с чемоданом тряпок, которые она набрала по собственному усмотрению. Из Москвы Маша привезла сейчас с собой самый минимум – она не планировала культурную программу, ей нужно было ухаживать за бабушкой. Но сегодня встречать Новый год с Женечкой в джинсах и свитере ей совсем не улыбалось. Концепция изменилась. Она перебирала то немногое богатство, чем располагала, пока не остановилась на белой с открытыми плечами, любимой когда-то блузке, из которой она, по-видимому, совсем выросла. За прошедший год она ее ни разу не надевала. Маша сбросила с себя все лишнее. Блузка плотно облегала тело, натянувшись на груди так, что мелкие пуговки напряженно замерли.

– Не дышать! – строго скомандовала она изображению в зеркале.

За год Маша еще вытянулась. Между нижним обрезом блузки и светлым поясом джинсов сверкала полоска незадрапированной талии, как открытая вода в трещине расколовшейся льдины. Зато матовая смуглость обнаженных плеч подчеркивалась белой полосой кружев. Маша сочла вариант приемлемым. Она бросила сверху нитку алых бус. С юбкой выбора не было: тоже сильно севшая как в объеме, так и в длину, она была единственной.

– И не есть! – добавила Маша облаченной во все белое девушке из зеркала. И та послушно кивнула.

Затем Маша взяла маникюрные ножницы и вспорола снизу боковой шов. Теперь она могла даже ходить.

Они просидели сегодня в больнице до самого вечера. Бабушка лежала одна в маленькой двухместной палате. Ее соседку на Новый год выкрали домой. Маша предлагала Жене пока побродить по городу, но он заявил, что не для этого сбежал с ней, чтобы теперь гулять в одиночку. Когда он отходил, Маша рассказывала бабушке о Монмартике. Бабушка была тем единственным человеком, которому она могла поведать все. Ну, почти все. Она испытывала невольную тревогу: как бабушка примет или не примет ее Женю. Она помнила, что та благоволила Георгию, хотя внешне всегда была строга с ним. На всякий случай Маша опустила пару одиозных эпизодов, зато во всех подробностях описывала Женины художественные таланты.

– Ветреная ты, – ворчала прикованная к постели немолодая женщина, непонятным образом сохранившая необыкновенное влияние на всю семью. – Кавалеров меняешь, как перчатки.

– Не, ба. Я уже совсем другая. Мы просто мало видимся. Ты не успеваешь за мной.

– Ты только смотри, не наделай глупостей.

– Не боись, ба. Это исключено.

Маша вспомнила Эльку, которой даже не позвонила за два дня.

Маша закопалась с волосами, но, так ничего и не изобретя, наконец, появилась в большой комнате, где ее ждал Женя, с распущенной по спине гривой цвета южной ночи. Стрелки часов неумолимо сдвигались, обещая вот-вот сомкнуться, срезая ножницами лоскуты минут, последних минут второго тысячелетия. Женя глядел на подругу восхищенными глазами:

– Маш, ты потрясающа. Ты представляешься мне сейчас юной туземкой на затерянном тихоокеанском кокосовом острове, где меня либо соблазнят жирной, уродливой дочерью местного вождя, либо съедят, зажарив на костре.

– И что ты выбираешь?

– Мы сбежим с тобой в горы и спрячемся от преследователей в темной пещере, – Женя задернул занавески, щелкнул выключателем, и комнату заволокло колеблющейся полутьмой, разбавленной вздрагивающими пугливыми огоньками трех тонких стройных свечей, ушестеренных зеркалом, которые Маша не сразу заметила. – Мы разведем огонь, чтобы отпугивать диких зверей.

– Там нет хищников.

– Там есть обезьяны. Они могут украсть…

– У нас нечего красть. У нас ничего нет.

– Не важно. Пусть не подглядывают. Мы сядем на разостланную на земле шкуру…

– …белого медведя, – опять рассмеялась Маша.

– Новорусского белого медведя, который приехал сюда на уик-энд и расплавился здесь от жары.

Женя протянул к ней две руки, и они опустились на колени друг перед другом в мягкие медвежьи шерстяные волны, где на подставках из томиков Пушкина и Ахматовой по стойке смирно замер караул из двух длинноногих бокалов, охранявших черно-матовую бутылку шампанского.

– Женечка, поспеши. Мы не проводим старый год, а уже наступит новый.

Но все оказалось непросто. Обломавшаяся проволока мертвой хваткой сковывала заряженное пробкой шипучее орудие. А как только кандалы были взломаны ножом, снаряд рванулся в свой краткий, но свободный полет, рикошетя от потолка и стен, и белая пена салютовала надвигающемуся двенадцатичасию. Маша упала навзничь, уворачиваясь от осколков брызг, поливающих пол. Женя поднял бокалы, передавая ей один. Пузырчатая шапка оседала на глазах, выпадая в жидкий золотистый осадок, едва покрывавший хрустальное дно.

– Благословенный год, который свел нас! Какие бы неудачи ни тащил ты с собой в прошлое, я всегда буду вспоминать тебя с благодарностью.

Они отпили по глотку, и Женя, сняв с руки, выложил перед собой на черном браслете черные дорогие часы «Rado» – приз, заработанный за третье место в Израиле. Настенным бабушкиным курантам доверять такое ответственное мероприятие, как Новый год, не стоило. Они не включали телевизор – в горных пещерах телевизоров не бывает. Женя перебрался поближе, и их колени прижались друг к другу. Лицо его было близко-близко.

– Ты пахнешь летом, – проговорил Женя. – Летом и дикими цветами. Пением птиц на восходе солнца и высоким голубым небом.

– Болтун. Ты следишь за временем?

– За временем нельзя уследить. Это все равно что пытаться удержать горный воздух в легких. Для этого надо перестать дышать. Чтобы удержать время, пришлось бы умереть.

– Ну, мы-то с тобой не умрем никогда. Ведь правда? Сколько на твоих?

– Не спеши. Мы еще успеем поцеловаться сегодня, чтобы не расставаться целый год.

– Так чего же ты ждешь?

– …пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь…

Они потянулись навстречу и так и простояли год на коленях, прильнув друг к другу…

– А как в нашей пещере – есть музыка?

– Конечно. Мы ведь выловили антикварный магнитофон с затонувшей греческой галеры.