– С чего ты взял, что она что-то расскажет? Сам знаешь, каково пережить ад. Не самая приятная тема для бесед, да?

– Как я уже сказал, когда того, кого ты любишь, убивают, в тебе бушует ярость. А она любила Дэнни. Ей правосудие нужно не меньше, чем мне.

– А если нет?

– В худшем случае будем работать с тем, что получим от шерифа.

– При условии, что он заговорит.

Финч бросил мрачный взгляд.

– Бо, ты плохо слушаешь. Я же сказал, у него не будет выбора.

Бо начал ходить из стороны в сторону.

– Так, когда выезжаем?

– В пятницу вечером.

Бо остановился.

– В эту пятницу?

– Да. Два дня на сборы, и по коням.

– Чего так скоро?

Финч ответил с раздражением.

– Это не скоро. Прошло уже одиннадцать недель. Чудо, если семья еще не смотала удочки. Если так, нам будет куда сложнее. Нужно ехать сейчас, пока они не скрылись с лица земли навсегда.

– Однажды я избил человека, пока он не зарыдал как дитя, только за то, что мужик косо глянул на мою сестричку, – сказал Иеремия Кралл. – С чего ты взял, что я не отчекрыжу тебе башку за то, что ты привез ее труп?

Папа покачал головой.

– Потому что это не моих рук дело. Я понимаю, что ты сейчас чуйствуешь: боль, злость, печаль, но я тебе не враг. Это все чужаки, и если Мама не ошиблась перед кончиной, скоро они нашлют людей, чтобы разобраться и с нами. Думаю, теперь ты не прочь встретить их с нами. И спровадить как положено.

Они стояли у кузова помятого пикапа, который купили у Лоуренса Холла, старика механика в Элквуде. Перепугавшись до смерти при виде хромающего в его гараж Седого Папы, он продал машину за бесценок и наплевал на бумажную волокиту, лишь бы скорее отделаться от гостя. Но с самого начала пикап дышал на ладан. Он не любил крутых уклонов и часто фырчал, хотя это было лучше, чем ничего, и добраться им нужно было только до округа Раднер и жилья Кралла. Стоит осесть – если Кралл позволит, – можно найти замену и избавиться от драндулета Холла.

В кузове пикапа лежал широкий белый брезент, в котором они когда-то перетаскивали между сараями тела или которым накрывали поленья на зиму. Он поднимался так высоко, что заслонял заднее окошко в кабине, но Папа чувствовал, как три мальчика наблюдают.

– Что с ней сталось? – спросил Кралл. В его голосе не слышалось заметных перемен с того момента, как он впервые ступил в хижину. Его словно не потрясла даже новость о смерти сестры, но Папа думал, что это к лучшему. Другой бы использовал скорбь как повод убить гонца за дурные вести.

– Думаю, сердце. Давно им мучилась.

– Думаешь?

– У нас не было времени звать доктора, да и толку. Она умерла, а нам надо было поспешать.

Брезент пошевелился. Папа это заметил и не удивился, но увидел, как нахмурился и заозирался Кралл, словно думая увидеть, как поднялся ветер. Но дело было не в ветре, и Кралл снова повернулся к кузову.

Брезент опять зашевелился, поднявшись в середине, словно тело под ним пыталось встать.

– Это что еще за чертовщина? – спросил Кралл и, несмотря на свое внешнее бесстрашие, попятился. – Она точно померла?

Папа кивнул один раз.

– Точно.

Вдруг что-то словно ударило по брезенту изнутри. Дождевая вода, скопившаяся в складках, побежала по ткани.

– Если до нее добрались крысы, старик, трындец тебе, – сказал Кралл Папе. Теперь, когда первоначальное удивление улеглось, к нему вернулся обычный грубый тон, в котором все же звучала нота непонимания.

Без лишних слов – но не без усилий – Папа взялся за край кузова и подтянулся внутрь. Кралл бесстрастно взирал, как старик начал распутывать тросы, удерживавшие дергающийся труп. Дождь стучал по брезенту, словно царапал ногтями. Папа, поморщившись, присел – нога беспокоила с самой ночи, когда Люк задел его капотом, и не шла на поправку, – и взялся за верхний край брезента. Помедлил – ради эффекта и чтобы взглянуть на мальчиков. Аарон, Айзек и Джошуа прижались к окну кабины, лица затуманило их собственное дыхание на стекле. Он ответил слабой улыбкой. Всю дорогу Аарон возбужденно болтал с молчаливыми братьями о разоблачении, которое Папа обещал им по прибытии к хижине Кралла, и теперь Папа сдержал слово.

Старик взглянул через плечо на Кралла, который стоял под дождем и, как обычно, смотрел волком, но и с любопытством.

– Сочувствую твоей утрате, – сказал Папа. – И своей тоже. Но в такую пору надо думать о перерождении и добре, без которого не бывает худа. Лежачая Мама просила меня дать слово, что я тебе передам: это было ее пожелание.

Он начал снимать брезент. На кузов посыпались личинки. От тучного остова поднялись тлетворные пары, но они не беспокоили Папу. Для него они были сладкими духами, по которым он будет скучать, когда предаст жену земле. Он замер на миг, чтобы прошептать над телом короткую молитву, затем выпрямился и сдернул брезент. Под ним лежало обнаженное тело – огромные горы синевато-серой кожи.

– Проклятущие личинки, – бросил Кралл в отвращении и махнул рукой. – Вот чего она дрыгалась.

Папа ответил безмятежным взглядом.

– Нет, – сказал он, – не из-за них. – Кивком он указал на толстый черный шов, который шел от горла Мамы до паха. Кое-где шов разошелся. Кралл взобрался на кузов, чтобы приглядеться, хотя места уже не было и пикап грозил перевернуться под его весом. Он приблизился и покачал головой, потом холодно взглянул на Папу.

– Ты ж грил, доктора не звал.

– Верно.

– И кто ее вскрыл?

– Мы. По ее пожеланию.

– На хрена? – Кралл был в ярости.

Вдруг живот Мамы выгнулся, словно на него давили изнутри, попадали личинки, и Кралл невольно отступил на шаг. Пикап закачался.

Папа залез в пальто и извлек карманный нож с хорошо заточенным лезвием.

– Мама умерла со страху, Иеремия, – сказал он. – Она знала, что нашему миру конец, и не вынесла мысли, что нас всех приберут. Они уже отравили нашу дочурку, а потом Люка. Она любила сынишку и хотела, чтобы он возвернулся. Получил второй шанс, – он улыбнулся. – Так мы и сделали.

Он наклонился, сунул нож между нитками и начал пилить. Давление изнутри улеглось. Вскоре нитки лопнули, плоть разошлась, и тогда Кралл присоединился к нему и всмотрелся внутрь.

– Иисус Господь Всемогущий, – прошептал он в ужасе.

– Перерождение, – просто сказал Папа, пока оба смотрели на пальцы, медленно выковыривающиеся из трупа Лежачей Мамы.

– Ты чего не спишь? – спросила Кара. – Уже поздно.