с тем Жаждущим. Получилось немного грязно, не так ли? — Он уставился на мою руку. Гной замедлился, больше не тек непрерывным, отвратительным потоком. — Знаешь, о чем я думал в последнее время?

— О том, каким ты стал хреновым? — предположил я.

Он резко рассмеялся.

— Я, наверное, должен уточнить. Я хотел сказать, знаешь, о ком я думал в последнее время?

— Варианты безграничны.

— Шиа.

Ее имя стало сюрпризом. Хуже, чем проклятие. Когда-то желанное воспоминание, ставшее не более чем пустой тратой времени.

— Я знаю, что она сделала. Они рассказали мне. Сначала я не поверил, но потом вспомнил, как сильно она тебя любила. Больше, чем, я думаю, ты даже знал или заслуживал. — Он опрокинул бутылку на обрубок пальца.

Я зашипел, когда жидкость попала на мою плоть и снова вспенилась, но уже не так интенсивно, как раньше.

— Тогда я понял, что они не лгут. Она меня подставила, — продолжил он с коротким смешком. — Ты убил ее?

Разжимая челюсть, я выдавил:

— Да.

— Жаль это слышать.

Мне хотелось верить, что это так. Но не поверил.

Он отставил бутылку в сторону.

— Зная тебя, ты держишь то, что она сделала, в секрете, не так ли? Спорим, только Киеран знает.

Вонь от раны была уже не такой ужасной. Как и боль.

— Это имеет значение?

— Не очень. — Он отпустил мою руку. — Просто нам всем приходилось заниматься всяким беспорядочным дерьмом, не так ли?

— Ну, если кто-то вел счет испорченному дерьму, то ты выиграл, — сказал я ему.

— Похоже, это ты выиграл, братишка. Он достал из мешочка небольшую салфетку. — Нашел любовь. — Перевернув мою руку, он показал отпечаток. — Стал Королем. — Он провел большим пальцем по узору. — У тебя есть жизнь, о которой я когда-то мечтал.

Ярость вернулась, такая же жгучая, как и прежняя боль.

— Поппи никогда бы не стала твоей.

— Она могла бы, — пробормотал он. Его хватка на моей руке усилилась. — Ты выглядишь так, будто хочешь ударить меня. Сильно.

— Звучит примерно так, — рыкнул я.

Он ухмыльнулся, протирая салфеткой костяшки пальцев.

— Это забавно.

— Что именно?

— Ты злишься на меня, несмотря на то, что провел последнее столетие, проживая свою жизнь… свою лучшую жизнь, как кажется.

— Проживая? — прорычал я. — Я провел эти годы, пытаясь найти способ освободить тебя. Не только я. Киеран, Делано, Нейл. Бесчисленное множество других. Многие, кто отдал свои гребаные жизни, чтобы вернуть тебя домой — хорошие мужчины и женщины, которых ты даже не знаешь, отдали все, чтобы освободить тебя. И все это время ты был добровольным питомцем. — Нечестивая ярость захлестнула меня, когда он бросил ткань и достал свежую марлю, не обращая внимания на мои слова. Это вытеснило то, что я сказал дальше. — Ты хоть задумываешься, что случилось с Прилой?

Малик напрягся, его зрачки расширились.

— Потому что мне интересно. Связь ослабила ее, но она все равно пыталась спасти тебя. Никто не мог остановить ее. Однажды ночью она улизнула, и больше мы ее не видели. Но мы знали. Она умерла, не так ли? — Я искал на его лице хоть намек на что-то — вину или печаль. Что угодно. Прила была привязанной к нему вольвеном, и они были так же близки, как мы с Киераном, поэтому он запретил ей сопровождать его, когда тот отправился на поиски меня. — Ты бы точно знал, когда она ушла.

Я увидел это — черт возьми, я увидел реакцию. Если бы я моргнул, то мог бы и не заметить. Дрожь.

— Она умерла. — Мышцы под его виском запульсировали еще быстрее. — Но не раньше, чем добралась до Карсодонии. Я не знаю, как ей это удалось, но Прила проделала весь путь сюда, только чтобы быть схваченной. — Он наклонился. — Чудовище, которое сейчас лишено головы благодаря твоей жене, убило ее. Не быстро. Не раньше, чем он получил удовольствие. Не раньше, чем многие, многие другие повеселились.

Дерьмо.

— Я знаю это, потому что у меня было место в первом ряду. Я видел, что он делал потом, когда разделывал ее, ломал кости на кусочки, которые в итоге затвердели и превратились в кровавый камень. — Только тонкая полоска янтаря была видна, когда он смотрел на меня. — Он сделал семь вольвеньих кинжалов из ее костей. Я нашел шесть из них, и я точно знаю, где находится седьмой. — Он медленно кивнул. — Да, я знаю, у кого он.

Я даже не мог сосредоточиться на возможности того, что кинжал Поппи был сделан из костей Прилы.

— Это был ответ на мой вопрос.

Что сломало его.

Это было оно. И это случилось намного раньше, чем я мог себе представить.

Я не мог винить его.

Именно тогда я и понял, что Малик не остался совершенно равнодушным к тому, что произошло в замке Редрок. Малик проявил там какие-то эмоции. Дважды. Когда Избет вызвала ту Прислужницу и заставила одного из своих рыцарей заколоть ее. Он сделал движение, как будто хотел сделать шаг вперед. А еще сжал челюсти, как тогда, когда Аластир и наш отец говорили о войне с Солисом — против чего он был категорически против. И он был потрясен, когда Избет убила Йена. Он не ожидал этого.

Это был третий раз, когда я видел его пораженным.

— Она сказала тебе, что моя рука заражена, не так ли? — спросил я. — Прислужница.

Зрачки снова расширились.

— Она сказала несколько диких вещей, пока была здесь.

Малик и глазом не моргнул, когда сфокусировал взгляд на мне.

— Например?

— Какую-то бессмыслицу о том, что все пробуждается, а Избет создает нечто достаточно мощное, чтобы перестроить царства.

Он стал совершенно неподвижен, за исключением тикающей мышцы.

Холодные пальцы тревоги коснулись моей шеи.

— О чем она говорила, брат?

Прошло еще одно долгое мгновение.

— Кто знает, о чем она говорила. Она…

Я внимательно наблюдал за ним.

— Немного странная?

Малик рассмеялся, и это был удар в самое нутро, потому что он тоже был настоящим. Янтарь в его глазах стал более заметным.

— Да. — Он провел зубами по нижней губе. — Я знаю, что ты ненавидишь меня. Я заслуживаю этого. Больше, чем ты думаешь. Но у тебя нет причин ненавидеть ее.

— Мне плевать на нее.

— Я не говорил, что это не так, но она ничего тебе не сделала, и она чертовски рисковала, разыскивая тебя и видя, в какое месиво ты превратился. Я знаю, что у тебя нет причин защищать ее, но, если кто-нибудь узнает, что она была здесь и разговаривала с тобой? Это не закончится для нее хорошо.

— Почему меня это должно волновать? —