«Как Надежда Сергеевна относилась к Яше?» – поинтересовалась у Артема Федоровича Екатерина Глушик, написавшая на основе бесед с ним книгу. И услышала в ответ:

«Сталин относился лучше. Когда Яша женился на Юле, то отец позаботился, создал условия: дали молодым квартиру на Большой Никитской, затем, после рождения в 1938 году дочери Галины, им дали квартиру на улице Грановского (ныне Романов переулок). Когда они жили на Большой Никитской, мы с Васей из школы на большой перемене бегали к ним домой. Яши, как правило, не было, а Юля кормила нас яичницей-глазуньей. Юля была очень хорошей женой для Яши. Что бы о ней ни говорили сейчас. И Яша очень любил свою семью: жену, дочку. Когда они только ещё встречались, сидели как-то на даче какие-то тётушки-родственницы и говорили, что вот Яша собирается жениться. Она – танцовщица из Одессы. Не пара. Сталин сказал: «Кто-то любит принцесс, а кто-то – дворовых девок. Ни те, ни другие от этого ни лучше, ни хуже не становятся. Вам что, мало того, что уже было?»

Да уж, каких бы баек ни рассказывали «трепачи нынешние», очевидцам верится больше, тем более что в их рассказах, особенно у Артема Сергеева, так явственно слышится в приводимых им словах и сталинская интонация, и сталинские обороты речи.

И все же, что могло стать причиной отвратительного отношения Яши к «нашей Надюше»? Вряд ли её такое уж плохое отношение к нему. Судя по всем воспоминаниям, в общем-то, с её стороны плохого отношения к пасынку не наблюдалось. Видимо, на первых порах Надежда даже пыталась иногда смягчить жесткость Сталина по отношению к сыну, слишком рьяно взявшегося за исправление недостатков в его воспитании, но, похоже, она быстро остыла, уйдя в привычную для неё отстранённость. Ей стало просто не до него. Впрочем, ей довольно быстро стало и не до собственных детей, которых она перепоручила нянькам, воспитателям и воспитательницам.

Поэтому, если смотреть на происшедшее с позиции здравого смысла, а не исходя из конъюнктурных политических воззрений, то, скорее всего, причиной не сложившихся отношений Надежды с Яшей стала разница менталитетов: с одной стороны, кавказского, да еще усугубленного переломным отроческим возрастом, с другой – по-европейски феминистского, и тоже радикально усиленного, во-первых, революционными изменениями в обществе, а во-вторых, увы, болезнью, которую слишком долго никто не замечал. Яков, кавказский подросток, выросший у сестер матери, которые, надо думать, на неё во многом походили в устройстве семейных отношений, очевидно, привык к тому, что в доме главный – всегда мужчина. Привык считать, что главное призвание женщины – самоотверженно и преданно заботится о муже и о детях, уступая супругу право в решениях, в том числе – в решениях более или менее серьезных семейных дел. Здесь же он увидел совсем другое. Надежда не хотела слушать мужа и приносить себя в жертву семье и детям – она хотела самореализовываться, учиться, работать, принимать участие в общественной жизни. Похвальные, вроде бы, стремления, полностью в русле революционных веяний. Вот только дом, дети, муж при этом страдают. Тем более если дети совсем еще маленькие, а муж – государственный деятель высшего масштаба.

К тому же, как уже упоминалось, Надежда, вопреки мнениям мемуаристов типа Хрущева, нередко бывала с мужем раздражительна и груба даже при посторонних. Так, Семен Михайлович Буденный, вспоминая ее, признавал, что «она была немного психически нездорова, в присутствии других пилила и уничижала его (Сталина)». Ну, а он… Он, как ни странно, терпел и не отвечал ей тем же, по крайней мере, при свидетелях.

Умел, умел Иосиф Виссарионович, в отличие от многих и многих, учиться на своих ошибках – нагрубив раз Надежде Константиновне и получив в ответ знаменитое «Письмо к съезду», ставшее с тех пор чуть ли не главным обличением Сталина, он сделал выводы, обратившись едва ли не в образец выдержанности в отношениях с людьми. В том числе, видимо, и с собственной женой. Но людям ведь, как известно, не угодишь. Стал образцом выдержанности, лишь в крайне редких случаях повышая голос, – обвинили в коварстве, даже в иезуитстве.

Его старший сын, по младости возраста и незнанию всех обстоятельств жизни, естественно, тоже не понимал отца, не понимал, почему он позволяет «этой женщине» так вести себя, скандалить, даже уходить из дома, забрав с собой детей. Надо ведь вспомнить, в какие годы все это происходило – всё было на глазах взрослеющего Якова. Какой уж тут роман с мачехой! Вот неприятие её, оскорбленность за отца, причем какого отца – главного человека в государстве, – абсолютно понятное чувство. Это он, пусть еще юный, но все равно мужчина, мог, казалось ему, настаивать на своём в спорах с отцом, как в той же истории с женитьбой – в этих спорах он отстаивал себя как личность. Но жена… Жена должна быть верной половиной мужа, любящей, заботливой и преданной, ставящей свои желания и интересы на второе место. Да и могут ли быть сравнимы её интересы и желания с интересами Сталина, думающего обо всем государстве? Яков мог спорить с отцом, пытаться жить сам и по-своему, но не уважать его, не гордиться им не мог.

Не знал юный Яша и о болезни мачехи. Впрочем, что говорить о Яше, если о серьезности этой болезни не знал и сам Сталин, сверх меры поглощенный государственными делами. За что и корил себя потом всю оставшуюся жизнь, как пишет Светлана, иногда просто изводя её разговорами на эту тему. А болезнь была не только серьезной, но и смертельно опасной, как показал последующий ход событий.

«Шизофрения» – было записано в медкарте Ольги Евгеньевны, матери Надежды. О том, во что это выливалось в жизни, рассказала в своей книге её правнучка Галина Джугашвили.

«Наше постоянное место жительства (разумеется, место жительства летом, во время дачного сезона, – прим. авт.) «корпус № 2», небольшой и скромного вида, стоял далеко от реки и от дома с оленями… Правила им официально – сестра-хозяйка Анна Александровна, в белом халате, обходительная и робкая, а на деле – бабушка Ольга Евгеньевна Аллилуева, ставшая, благодаря отсутствию Светика, «грозою здешних мест»… Салфетка на столе имеет не должный оттенок, прибор на скатерти располагается, естественно, с уклоном в запретную сторону, в супе не хватает чего-то очень важного и т. д. и т. п. Славная Анна Андреевна теряет цвет лица, приближаясь к бабушкиным апартаментам, молоденькая подавальщица Клава рыдает в накрахмаленный передник, а тучный повар (бабушка периодически являлась с инспекцией на кухню) трепещет и заикается, без боя сдав высоты своего профессионального искусства».

Правда, теперь вроде бы принято считать, что эта душевная болезнь по наследству не передается. Вот только факты говорят о другом. И отнюдь не только факты из жизни семьи Аллилуевых, однако и из их тоже. У всех детей Павла Сергеевича и Ольги Евгеньевны судьба сложилась трагически: Надежда покончила жизнь самоубийством, Павел очень рано умер от сердечного приступа (по другим сведениям – от отравления), психика Федора не выдержала «испытания на прочность», которую своим бойцам во время Гражданской войны устроил Камо, Анна закончила жизнь в психиатрической больнице. Поэтому можно, конечно, писать о несовместимости политических взглядов Надежды Аллилуевой со взглядами Сталина и практикой жизни построенного им государства, можно предполагать, будто муж довел её до самоубийства своей грубостью и хамством или придумывать какие-то несуществующие романы, но не меньше оснований считать главной причиной ее самоубийства ее болезнь. Как и причиной ее странного отношения к мужу, к детям, просто к окружающим.