— Вот уж не повезло, — говорит Льюис.

Я киваю.

— Ага.

— Никому не понравится мысль о том, что мать уязвима, — добавляет Джордана. Когда она открывает рот, я вижу ее фиолетовый язык.

Мне хочется, чтобы она говорила дальше. Даже если она притворяется, если она придумала себе новый образ, мне все равно кажется, что мы с ней поладим — я и новая Джордана. После той прогулки в ботаническом саду, когда она сравнила пламя со слезами, я подумал: все, игра окончена, и она скоро примется собирать цветочки, замечать стариков на улице и работать по субботам в благотворительном обществе. Но теперь вижу: все иначе. Я вдруг понимаю, что мы с Джорданой никогда вместе не напивались. И есть вещи, о которых мне хочется ее расспросить. Я начинаю:

— Мне вот интересно, твои родители стали лучше ладить после опе…

— Ну все, хватит! — Парень с пассажирского сиденья соседней машины заглядывает к нам и встревает в разговор. — Что вы тут сопли развели? Давайте поговорим о приятном.

Джордана сжимается в комок.

— Тихо, тихо, приятель, — говорит Льюис водителю детским голоском. Он берет у Джорданы косяк я жду что он затянется, но он этого не делает — и передает парню через окно.

Часы на приборной доске показывают 1:23. Папа был бы уже на полпути. Выглядывая в открытый люк вижу мигающие звезды и прорехи в бегущих облака.

— Оливер, а ты катаешься на доске? — спрашивает Льюис.

Перед глазами возникает картина: мама и Грэм в волнах, затянутые в гидрокостюмы.

— Нет, — отвечаю я. У Льюиса разочарованный вид. Пытаюсь исправить ситуацию: — Зато моя мама катается.

— О. Так зачем ты приехал в Геннит?

Джордана оборачивается и пристально смотрит на меня. Я прикидываю варианты ответов, и все кажутся дурацкими:

Хочу оценить сексуальные способности бойфренда своей матери.

Океан притягивает меня; его загадочность приносит успокоение.

Нам нужно было укрыться от суеты и шума современной жизни в Суонси.

— Хотел побыть наедине с Джорданой, — отвечаю наконец.

Джордану всю передергивает.

— Это дело хорошее, — говорит Льюис. — Я тебя понимаю. Она классная.

Последнее он произносит, обращаясь к Джордане, а не ко мне. У него маленькая светлая челка, похожая на набегающую волну.

Я смотрю на Джордану, ожидая, что она покраснеет, но этого не происходит. Пытаюсь придумать умный ответ, туше, но часы показывают 1:24, и это меня отвлекает. Уже шесть минут. Папа бы сейчас начал думать о чем-нибудь отвратительном — старческих гениталиях, например, — чтобы выиграть время.

Смех и крики перекрывают музыку. Парень с пассажирского сиденья соседней машины заглядывает к нам. У него восторженный вид.

— Эй, гляньте, ребята, как Данно скрутило, — говорит он.

Я смотрю на парня с заднего сиденья соседней машины. У него лицо как у мертвого — настоящего сине-белого трупного цвета. Он невидяще уставился на меня через стекло.

Льюис начинает смеяться. Джордана тоже смеется, покачиваясь на сиденье. Я откидываюсь на спинку и оглядываюсь. Ребята на переднем сиденье соседней машины поворачиваются лицом друг к другу и начинают читать рэп. Играет песня из сериала «Король хип-хопа в Бель-Эйре»[27].

— Ребята, может, не надо, а? — говорит труп, но они не прекращают. Кадавр закрывает уши руками.

Джордана и Льюис хихикают. Я хочу, чтобы мне тоже было весело. Пытаюсь подумать о чем-нибудь смешном, но единственное, что приходит на ум, — анекдот, который якобы рассказывает Грэм своим приятелям: знаете, в чем разница между Джилл Тейт и гидрокостюмом? Смотрю на часы: 1:25.

Когда на тебе гидрокостюм, писать нельзя.

Вспоминаю то, что было написано в Интернете. Так как моя мать с Грэмом явно решили установить мировой рекорд, к этому моменту они наверняка уже отбросили все ментальные, эмоциональные и культурные условности, чтобы позволить свободно течь жизненной энергии Вселенной.

Джордана и Льюис по-прежнему над чем-то смеются. Их головы трясутся. Я пробую засмеяться.

— Ха-ха-ха, — произношу я.

Смотрю на небо — вдруг там что-нибудь смешное? Вверху медленно ползет тусклый спутник. Прикидываю, что можно было бы увидеть через шпионскую камеру.

Я вспоминаю, что тантра — это космическое единство противоположностей, необходимое для создания заряда, соединяющего первичную энергию, из которой рождается все во Вселенной… и единство всего сущего.

Ребята в соседней машине перешли ко второму куплету.

Основное различие между обычным невежественным сексуальным актом и тантрой в том, что секс становится священным, божественным, если чувствовать сердцем и телом, а не только умом.

Я подскакиваю на сиденье вверх и вниз.

1:26. Через две минуты сексуальный рекорд моего отца будет побит. И все, конец. Достигнув просветления, назад уже не вернешься. Нельзя просто взять и захлопнуть крышку.

Джордана так хохочет, что ей стало трудно дышать. Ее грудь трясется. Голова как будто разболталась на плечах. Льюис все время смотрит на нее и тоже хохочет. Она вытирает глаза. Со стороны можно подумать, что она плачет.

У меня осталось всего полторы минуты. Согласно моему личному рекорду, установленному в день спорта в прошлом году, мне понадобится примерно тринадцать с половиной секунд, чтобы пробежать сто метров до шлагбаума. Пропади все пропадом.

— Можешь забрать ее себе! — кричу я Льюису.

Он смеется. И прикладывает ладонь к уху, делая вид, что не слышит меня из-за шума.

— Она твоя! Ты выиграл! — говорю я.

Он по-прежнему улыбается. Соскользнув с сиденья, открываю дверь и выхожу из машины. Дверь захлопывается с треском — нечаянно, — и я начинаю бежать. Ноги как резиновые. Голова пылает. Надеюсь, я бегу в верном направлении — к шлагбауму, знак которого еле виден в темноте. Ловко преодолеваю шлагбаум.

У почти потухшего костра останавливаюсь, чтобы отдышаться. Среди пепла тлеет бревно. Пустые бутылки из-под пива аккуратно расставлены в картонных коробках. Животных звуков внебрачного секса не слышно, но меня это и не удивляет. Тем, кто достиг такого Уровня тантрического мастерства, уже не нужны внешние проявления страсти — стоны, крики. Они делают это молча и совершенно спокойно — единый объект света и концентрации, медленно нарастающая волна.

Смотрю на часы и жду, когда минутная стрелка подпишет бракоразводное соглашение.

Двадцать девять минут второго. Нашей семьи больше нет.

Я стою среди пепла догоревшего костра. Закрываю глаза и концентрируюсь на дыхании. Подстраиваю вдохи под далекие звуки прилива.