берет беспроводной телефон и выходит на крыльцо, чтобы не разбудить маму.

– Чем сегодня собираешься заниматься?

– На самом деле я очень занята… – говорит она так мягко, как только может. – Мне нужно многое сделать, прежде чем я уеду… Послушай, я думаю, что нам больше не стоит встречаться.

Кажется, это самый простой способ – быстро и по существу. И это правда, что она хочет провести то немногое время, которое у нее осталось, с людьми, по которым она будет скучать больше всего: со своей мамой и с Обри. Майе жаль только, что она не поняла этого раньше.

Фрэнк долгое время молчит.

– Хорошо, – произносит он. – Круто. Никаких проблем. – Она выдыхает. – О, только я еще звонил, чтобы попросить у тебя номер Обри, – добавляет он, – надеюсь, это не покажется тебе странным.

Внезапная вспышка ревности, казалось бы, неизбежна, и еще вчера этот вопрос пробил бы дыру прямо в Майе, но сегодня ей трудно не рассмеяться над жалкой попыткой Фрэнка заставить ее ревновать.

– Конечно, – произносит она с нарочито вежливым безразличием. – Почему бы и нет. У тебя есть ручка?

– Н-да. – Утвердительный ответ сквозь стиснутые зубы.

– Четыре-один-три… – начинает она. Но потом ей приходит в голову, что Обри, вероятно, не хотела бы, чтобы Фрэнк звонил ей.

– Алло?

– Знаешь, – говорит Майя, – наверное, мне следует спросить, прежде чем давать ее номер.

Фрэнк издает мрачный, саркастический смешок.

– Как так получается, – интересуется он, – что ты можешь ревновать к Обри и в то же время так явно смотреть на нее свысока?

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь, – раздражается она. – Послушай, Фрэнк, я должна…

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Ты же не хочешь, чтобы я ей звонил, не так ли?

Майя крепче сжимает телефон.

– Честно говоря, мне все равно, что ты делаешь, Фрэнк.

– Ты не хочешь, чтобы я ей звонил, но в то же время сама не хочешь ей звонить. Я видел, как ты с ней обращаешься, будто она ничего для тебя не значит. Будто она какая-то простушка, а ты нет. Будто ты умнее, ты уезжаешь, а она неудачница из-за того, что остается здесь.

– Что?! Да я…

– И теперь ты делаешь то же самое со мной. Бросаешь меня, потому что я недостаточно хорош. Точно так же, и я этому свидетель, как ты бросала свою лучшую подругу и собственную мать всякий раз, когда у тебя появлялось занятие получше. – Ее глаза щиплет от слез. – Мне просто интересно: есть кто-нибудь, кому ты предана?

– Пошел ты, Фрэнк. Никогда больше мне не звони. – Она вешает трубку.

Но Фрэнк звонит снова. И снова, и снова.

В конце концов ей приходится рассказать об этом своей маме, которая взяла отгул на работе и явно вздохнула с облегчением, услышав, что их отношения закончились.

– Мы просто оставим звонок выключенным, – говорит мама. – Я уверена, что он все поймет. Давай уйдем из дома, займемся чем-нибудь.

Майя чувствует, что предвкушение отъезда витает в воздухе, когда они тем же днем поднимаются на гору Буске. Она помнит, что в детстве маме приходилось часть пути нести ее на руках. Теперь они идут прямо вверх по склону, не останавливаясь, то попадая под застывшую тень кресельного подъемника, то выходя из нее. Мама, как обычно, поет йодлем, когда они достигают вершины, что раньше всегда смущало Майю, но сегодня вызывает у нее улыбку, и когда она смотрит на море из болиголова и белых сосен и видит вдалеке свой родной город, он кажется ей красивее Альп. Она не может объяснить ту нежность, которую сегодня испытывает, и не только к своей маме, но и к Питтсфилду. Быть местным жителем – значит знать реку Хаусатоник, ходить вдоль нее, возможно, пересекать ее каждый день по дороге в школу, но не иметь возможности купаться в ней, потому что General Electric загрязнила реку полихлорированными дифенилами. Это значит повзрослеть либо до того, как GE ушла – во времена праздничных витрин в England Brothers, фургона с попкорном на Парк-сквер и вечерних прогулок по Норд-стрит по четвергам, – либо повзрослеть после. Майя так долго хотела выбраться из Питтсфилда, но теперь, незадолго до отъезда, ей кажется, что она видит его глазами того, кто уже уехал.

* * *

Лето на исходе, свет окрашен в оранжевый, и впервые за долгое время на улице не слишком жарко. Майя паркуется на улице перед двухуровневым домом Обри. Уже достаточно поздно, и большинство птиц затихли, но одинокий пересмешник поет в зарослях цикуты перед домом.

Обри снова вяжет на крыльце, закинув босые ноги на деревянные перила. На ней обрезанные шорты и футболка D.A.R.E., она еще не одета для концерта, просто Майя пришла рано.

– Привет, – говорит она. Крыльцо скрипит, когда она пересекает его и садится на пластиковый стул для патио.

– Привет, – отвечает Обри, откладывая вязание. Она все еще работает над шарфом, который начала в тот день, когда они отправились на водопад Вакона, в тот день, когда Майя впервые узнала, что Обри вяжет. Теперь шарф почти готов, и виден его узор. Полосы лимонно-зеленого и цвета виридиан.

– Красивые цвета, – говорит Майя.

– Рада, что они тебе понравились. – Обри расплывается в искренней улыбке. – Это для тебя. Прощальный подарок.

И снова Майе кажется, что она сейчас заплачет. Она носила в себе слова Фрэнка весь день, каждое из них было тяжелым камнем, который она воспринимала как наказание, потому что правда в том, что она завидовала красоте Обри, и хотя она не осознавала этого, пока Фрэнк не ткнул ее намеренно, где-то в глубине души Майя смотрела свысока на выбор подруги остаться в Питтсфилде.

– Ух ты, – выдыхает она. – Спасибо. Прости, что была такой сволочью последние две недели.

Обри спокойна.

– Ну не знаю насчет сволочи, но да, ты вела себя как дурында. – У нее легкий тон. Она отпивает из банки апельсиновой газировки, стоящей на пластиковом столике, затем предлагает немного Майе, которая с благодарностью принимает ее.

Я имею в виду – есть ли кто-нибудь, кому ты предана?

– Но, – продолжает Обри, – я тоже была не самым лучшим другом на свете.

«Это правда», – думает Майя, но с другой стороны, бо́льшая часть ее с самого начала понимала, что это просто был метод Обри. Других давних друзей у нее не было. И разве не проще распрощаться с кем-то, от кого тебе не терпится уйти?

– Так что, да, – говорит Обри. – Я тоже хороша. Прости.

Взаимные извинения повисают между ними. Майя даже не думает заговаривать о красном платье.