Пострадали в большей степени объекты, к военным относившиеся весьма косвенно. Например, «…в приморский дом князя Воронцова и его сад насыпано было несколько сот[113] ядер; сенник ракетою был зажжен, но распорядительностью управляющего домом потушен; другая же завязла в наружный угол между большим кабинетом князя и библиотекою». Русские потери исчислялись 4 убитыми и 46 ранеными, кроме батареи №6, все орудия были повреждены, другие батареи почти не пострадали. Сгорели несколько казенных построек, взорван 1 зарядный ящик (союзники доложили, естественно, о пороховом складе).

На следующий день англо-французский флот покинул рейд Одессы.

Очевидец, посетивший на другой день место сражения, писал: «Я обошел щёголевскую батарею. Она вся обожжена.., внутри — зола, обгоревшие бревна, следы ударов бомб, избитые колеса и лафеты, тела четырех пушек, лежащие на земле. Я молча снял шапку и, перекрестившись, поклонился чудному месту, на котором русский подпоручик сражался с англо-французской эскадрой».

Д.Е. Остен-Сакен прислал на батарею записку: «Храброму, спокойному и распорядительному Щёголеву — спасибо. Генерал-адъютант барон Остен-Сакен. 10.04.1854». О подвиге А.П. Щёголева заговорила без преувеличения вся Россия. Император в течение суток подписал два указа о производстве А. П. Щёголева, минуя чины подпоручика и поручика, в штабс-капитаны. Кроме этого, Щёголеву «всемилостивейше» был пожалован орден Св. Георгия 4-й ст. который ему прислал тогда еще наследник, а вскоре российский император Александр II, сняв со своего мундира.

Через 25 лет царь, приветствуя уже генерала Щёголева под Плевной, напомнил ему об этом событии.

Не пропустил Государь, конечно, оказать массу ласки отличившимся вообще в делах под Плевной, а особенно в деле 28-го числа ноября нашим бойцам, заслужившим Георгиевские кресты; так между прочим Государь обласкал генералов — командира Гренадерского корпуса Ганецкого, его начальника дивизий — 2-й Цвецинского и 3-й Квитницкого, начальника артиллерии корпуса Рейнталя, командира 2-й артиллерийской бригады Щёголева, которому между прочим сказал: «я очень рад повидать тебя здесь среди героев Плевны и еще раз взглянуть на тебя и на тот Егорьевский крест, который мне довелось с особым удовольствием снять с своей груди и послать тебе четверть века тому назад после отличия, оказанного тобой в чине прапорщика при бомбардировании Одессы».

Некоторые исследователи считают, что первая кровь Крымской войны пролилась на Альме. Это неправильно. Другие — что на Булганаке. Может быть. Но вернее всего, первое достаточно большое кровопролитие Крымской кампании случилось у Одессы. На «Вобане» были 2 убитых и 1 раненый, на «Ретрибьюшне» — 3 раненых, «Террибле» — 2 убитых и 5 раненых, «Самсоне» — 5 раненых.

Для чего нужна была французским и английским командующим эта операция, тем более что сама по себе Одесса не входила в их планы? Генерал Бургойн в своих воспоминаниях даже сожалел, что, разрушая береговую инфраструктуру, приходилось действовать против мирного населения.

Понятно, что причина в виде обстрела консульской шлюпки весьма расплывчата и сомнительна, но нужен был хоть какой-нибудь повод. Бред полный, но вполне в духе просвещенной Европы. Тем более что с точки зрения морали и этики войны у цивилизованных европейцев все было не так уж и хорошо. Обстрел города наглядно продемонстрировал, что союзники не настроены придерживаться каких-либо этических правил по отношению в том числе и к некомбатантам.[114] Если смыслом этой акции была угроза, то фактор запугивания не сработал. Защитники приморского города встретили союзные корабли не белым флагом капитуляции, а умело организованным огнем береговых батарей.

Что касается разрушений, то они хотя и были, но не такими, которые могли ожидать союзные командиры.

«Неприятельские снаряды не действовали разрушительно, как можно было ожидать, по случаю особенности материала из которого построены все одесские дома. Мягкий камень поглощал в себя снаряды, а разрушительного сотрясения не оказывалось. Большую часть бомб не разрывало…».

Психологического шока у привыкшего ко всему русского народа тоже не наблюдалось. Городское население Одессы без особых эмоций пережило обстрел. Моральное воздействие, способное превратить в беженцев население любого европейского города, не впечатлило одесситов, обожавших всякого рода зрелища. Свидетель бомбардировки города вспоминал, что видел, как в разгар обстрела «…мужички наши преспокойно лежали брюхом вниз вдоль бульварной стенки под самыми выстрелами громадных бомб и как ни в чем ни бывало перекидывались нецензурными анекдотами на счет англичан и французов; в виду опасности и неоднократных случаев искалечения приходилось просто разгонять толпу и для пробуждения морального действия подчас прибегать к казачьей нагайке».

Буа-Вильомез, чтобы оправдать акцию, вывел для нее оригинальную формулу, по которой атака Одессы — не более чем чисто военная акция, цель которой была полностью достигнута, а все объекты, подлежавшие истреблению — уничтожены. Ему вторит французский лейтенант Гривель, утверждавший, что «…цель прибытия союзных фрегатов к Одессе заключалась в уничтожении военной гавани этого города, русских судов и многочисленных казенных магазинов, делавших из Одессы род запасного депо для Севастополя и Николаева». То что Остен-Сакен объявил варварским нападением (каковым оно и было), начальник штаба союзной эскадры считает оправданием русского генерала перед Николаем I в том, что из-за явных ошибок в организации обороны порта ему не удалось избежать тяжелых потерь.

Офицер английского линейного английского корабля «Queen» Том Келли считал, что бомбардируя Одессу, союзники поддерживали одновременную блокаду Севастополя. Одно из сочинений по истории британского флота преподносит событие как одну едва ли не самых славных страниц его истории: «…форты разрушены, батареи заставили замолчать, русский флот ушел под прикрытие Севастополя».

Адмирал Гамелен, вписав этот подвиг в свою военную биографию, был горд, донося в своем рапорте: «…если искусство войны заключается в том, чтобы вредить неприятелю без вреда себе, то никогда (до этого) правило это не получало полнейшего применения».

Время все ставит на свои места и всему дает правильную оценку. В историю морских войн бомбардировка Одессы вошла не как пример грамотных действий эскадры в борьбе с береговыми батареями, а как одна из злодейских акций. Притом самими англичанами. Дж. Фуллер[115] поставил действия британского флота у Одессы в один ряд с наиболее варварскими событиями в мировой истории войн.

«На море также всегда была возможность обстрела прибрежных городов, и при случае это делалось. Так, например, в 1854 г. в Никарагуа американская эскадра разрушила не укрепленный и не оборонявшийся город Сан-Хуан-дель-Норте,[116] а объединенная англо-французская эскадра в этом же году подвергла обстрелу Одессу. Однако эти инциденты вызвали такое всеобщее осуждение, что «с 1854 г. не было ни одного случая преднамеренного полного разрушения города неприятельским флотом…». Даже уже в 1900 г., во время очередной последней джентльменской войны, лорд Роберте,[117] загнавший генерала Кронье[118] с его отрядом в Паардебург,[119] видя в лагере женщин и детей, дал возможность эвакуировать их, прежде чем начать артиллерийский обстрел. Хотя сегодня такое предложение осмеяли бы как сентиментальную глупость, однако не умнее ли были наши предки? Они считали, что до тех пор, пока войны не уничтожены, самое лучшее — это ограничить их истребительность, и видели, что простейший путь к этому — вести войну по-джентльменски».