16.09.1973

С Высоцким мы сейчас много говорим «о проблемах литературы, о путях ее и людях» и пр. Он обиделся кровно, когда кто-то, желая польстить мне при нем, сказал, что я пишу «ну вот… как Аксёнов…»

– Что? – сказал Володя. – Да вы что, офигели? Аксёнову не снилось так писать. ‹…›

05.09.1974

Вот уже третий день в Вильнюсе. А приехали на BMW, на «Высоцком», с Дыховичным. И ехали здорово быстро, со скоростью средней 100, а на спидометре держалось почти всю дорогу 140–120, а?! И какой же, получается, еврей не любит быстрой езды. Заночевали в Минске, в гостинице. Съели диких уток, подстреленных самим Полянским на охоте, членом Политбюро. Поэтому они были вкусными втройне. Нет, хорошо ехали.

В гостинице вроде как сначала не было мест, но потом, как Высоцкий документ предъявил, и я подошел – «что-то он не похож на Золотухина», – снял кепку, – «ну вот, теперь другое дело», нашелся номер трехместный, с улыбкой. ‹…›

А Высоцкого не пустили в ночной бар. «Тем более вы в таком виде», – а вид у него самый европейский, и вылезает он из машины ВМW. Но галстук он никогда не носил, не имеет его, стало быть, ресторан в этой стране ему не светит, хотя он и Высоцкий и пр. Ну и посмеялись мы. «Достаточно, – говорит, – того, что вылезу из машины BMW, мне в машину самовар принесут…»

Не успели мы вернуться оплеванными к машине, новый подарочек: сперли зеркало с машины. Вырвали с мясом. И будто мы сразу в чем-то виноваты, и машину жалко… как живую… Будто из тела вырвали…

Сейчас идет «Добрый». У Высоцкого берут интервью. ‹…›

18.09.1974

(Рига.) Вести ужасные. Володя сбежал из больницы, вшивку делать не стал. Шеф намучился с ним в самолете. ‹…›

Дыховичный страхи рассказывает про Володю. «Дай мне умереть». Никто не едет. Врач вшивать отказывается: «Он не хочет лечиться, в любое время может выпить – и смертельный исход. А мне – тюрьма». Шеф сказал, что он освободил его от работы в театре. ‹…›

26.09.1974

Меня обменяли, как Пауэрса, на Володю. «Даешь Высоцкого – лети. Не даешь – „Антимиры“».

Володя прилетел. Он сделал вшивку. Чувствует неважно себя, но теперь это не имеет значения: играть он обещал. ‹…›

20.01.1975

Повесился Шпаликов. Отчего?

Высоцкий уезжает во Францию. Для чего? Чтобы видеть и работать. Это хорошо. В поезде он сказал мне, что страдает безвременьем… «Я ничего не успеваю. Я пять месяцев ничего не писал». Я обрадовался странным образом: не один я ничего не делаю. Даже этот гигант работоспособности тоже бездельник. Это плохо. Но дурака утешает, что не он один. ‹…›

31.05.1975

Опять вчера говорил со мной Эфрос. 4 июня я выйду на сцену в роли Пети Трофимова. Высоцкий тоже, очевидно, поднимется на подмостки Лопахиным. Что это будет?! Я не готов к репетиции. Я еще в Кузькине. Но Эфрос резонно: «Ну что Кузькин? Кузькин сделан. Надо делать это».

10.09.1975

‹…› «Хозяин тайги». Мы живем в пустом, отремонтированном доме. Спим на раскладушках. Я не снимаю милицейской формы. Сбоку у меня пустая кобура. По ночам Владимир работает, пишет. Иногда что-то проверяет гитарой. Лампа электрическая, в миллион свечей – другой нет. Я знаю, что под окнами в бурьяне и крапиве затаился народ – ребятня деревенская. Самые непосредственные уверены, что я приставлен Высоцкого охранять. Если не поздно, некоторые стучат, робко спрашивают у меня разрешения: «Товарищ милиционер, можно поглядеть на живого Высоцкого?» – «Можно, – говорю, – но прежде принесите три литра молока». Несут. Приглашаю Владимира выкушать молочка. Он не знает, что я потихоньку им торгую. На съемках не ладится, ругаемся с режиссером, с оператором. Пишем нашему товарищу, нашему партнеру по театру: «Пропало лето, пропал отдых, пропали надежды…», и через год газета «Советскоe кино» назвала мою работу одной из лучших мужских ролей года. ‹…›

А Высоцкий не боялся, что я перетяну одеяло на себя, и помогал мне сделать песню «Ой, мороз, мороз…», и приходил на каждую мою съемку, и все подсказывал, и все добавлял штрихи и детали к решению песни. Разве можно забыть это и пройти мимо; если песня народная зазвучала красиво и запомнилась – в этом доля труда и таланта моего партнера В.Высоцкого. (К слову, это была его «болдинская осень».)

Я не пишу о партнерах по театру. Театр есть театр, он диктует особое отношение к партнеру. Если в кино чаще всего теза: детей не крестить, то в театре – как раз наоборот: крестить, иногда в буквальном смысле. Но не могу пропустить такой факт, касающийся партнерства: Эфрос ставит «Вишневый сад», Высоцкий назначен одним из исполнителей Лопахина, я – одним из исполнителей Трофимова. В работу, по стечению обстоятельств, мы входим позднее и по отдельности репетируем слабее, чем наши товарищи, исполнители этих ролей. Но стоит нам сойтись вместе, происходит нечто. На сцене начинается жизнь, наши партнерские взаимопривычки, текст, написанный Чеховым, получается рожденным только что, становится легко и просто. Это заметил посторонний, не знающий нас человек – Эфрос. Он ставит нас с другими исполнителями, так сказать, рознит, – не выходит. Все вроде то же, а не то. Да и мы-то осознали это потом, когда Эфрос недоуменно это сообщил. «Играйте-ка, – говорит, – вы, ребятки, вместе. Вы вдвоем гораздо сильнее, чем каждый сам по себе в другой компании». ‹…›

14.12.1975

Вывесили приказ о назначении меня на роль Гамлета. Труппа не прореагировала. Косые видел взгляды, зависть. Никто не поздравил, не выразил благожелательства… так, чушь какая-то. А я нервничаю. Но засучим рукава, поплюем в ладошки и с Богом. ‹…›

27.03.1976

Разговор наш с Володей назревал и должен был состояться. Я посоветовался с Ванькой Дыховичным, он сказал: «Я не всегда и далеко не во всем согласен с Володей… Он как-то меня спросил о тебе, для проверки слуха… Я сказал, что Валерий работает, это его право. Что будет – посмотрим. Почему он не должен использовать такую возможность сыграть такую роль, когда надо использовать и малую… Он идет честным путем. Володя сказал: „Да-да…“ – и весь удар и злость перевел на шефа, что тот неправильно поступил… Он, понимаешь, хочет и в Париж ездить, и играть все, и без него чтоб тут не играл, что ли, никто? Но… И потом, есть вещи, о которых не принято говорить, их надо понимать – и всё. Но в вашей ситуации какие-то слова… о них надо подумать, чтоб не унизить себя и не обидеть его, уже обиженного… сказать на прощание надо…»

Вот с этим решением: какие-то слова на прощание сказать надо – я и остался вчера до конца «Доброго».

– Володя! Мне надо тебе как-то все попытаться объяснить, что происходит, и мне это трудно сделать. Хочу я или не хочу, я чувствую за собой какую-то вину перед тобой…

– Нет, Валерий, не вину – неловкость.

– Ну, суть не в этом, как ни назови… Начну с того, что всю эту историю с моим назначением, со всеми моими вводами я воспринимал как воспитательный момент, не более. Не верил в себя, честно говоря, хотя попытаться не отказываюсь никогда – такова натура. В общем, я думал: это игра, и сыграю с шефом… Я всячески оттягивал репетиции, заболевал, Бог тому свидетель, хотел это дело замотать, сам понимаешь, болтать одному где-то на репетиционных задворках – не настолько я безрассуден, чтоб ложиться под этот поезд… Но… были назначены новые исполнители на все роли, приходит Ефим (Ефим Кучер – режиссер), все заинтересованы что-то сделать, выразить себя как-то и самоутвердиться в театре, и я уже попал в зависимость от партнеров, которые стали требовать решения вопроса, то есть показа Любимову… Я стал думать. Когда я… В тот день я приехал из Ленинграда и шел отказаться от этого дела, от роли Гамлета: «Устал, не могу…» и т. д. Но пока поднимался по лестнице, решил все наоборот: а почему нет, почему хотя бы не показать? И через час шеф уже нас смотрел… Он посмотрел несколько сцен и не досмотрел, что называется, до желтка, до того, собственно, где и должно было решиться – может БЫТЬ или НЕ может БЫТЬ Гамлета. Он сказал: «Все правильно, работайте», – всех похвалил, чего никто не ожидал…