Он направился к покойникам, уж им-то сапоги за ненадобностью. По пути заглянул в ящик для инструмента, что располагался под кунгом у бензобака, и обнаружил еще небольшой склад.

– Эй, Фань! Иди, принимай провиант! Посмотри, что тут из съедобного есть.

С другой стороны автомобиля такой же ящик использовался уже по назначению. Кроме ключей разных размеров, там обнаружились тагано́к и паяльная лампа, обычно используемые вместо костра. Целесообразно, в принципе, не всегда же в степи можно найти достаточно дров, а на такой конструкции чайник закипает минут за пятнадцать практически в любой ветер.

Отбиваясь от сонма мух, уже облепивших покойников, Шал принялся снимать обувь. Мародерствовать, так до конца. Не ходить же босиком в самом-то деле. Сапоги Амангельды оказались малы, обувь Хызыра, учитывая габариты мертвого узбека, естественно, большая, и ноги Шала в ней болтались, как карандаш в стакане. У Ибрая сапоги были на размер больше, но это даже неплохо. Найденные в мешке рубашки использовать в качестве портянок, и будет в самый раз. Правда, материал ткани для этого не предназначен, износятся слишком быстро, придется из остальной одежды делать запас.

Пошевелив в сапогах большими пальцами ног и прикидывая, насколько толстые нужны портянки, Шал подошел к Фань.

– Ну что, процесс мародерства можно считать оконченным и успешным. Три патрона в обмен на все добро и технику, – подмигнул он китаянке, – думаю, неплохо. Или три жизни? – Он посмотрел на покойников. – Человеческая жизнь, по идее, этого не стоит. Только не окажись они в этом месте и в это время, остались бы живы. Словом, не повезло им.

Фань задрала голову вверх и посмотрела на кружащих в небе птиц.

– Пачиму плахие люди убивают халосых?

– Наверное, извечная борьба добра со злом. Не знаю. Сначала надо понять, что вообще толкает человека на убийство и заставляет сделать первый шаг. Причины же разные. – Он присел на лесенку под задней дверью, достал пачку с табаком и принялся набивать полупустую гильзу папиросы. – У каждого своя правда, которая влияет на его мировоззрение. Кто-то начинает убивать из мести. Потому что убили его родных или нанесли оскорбление, которое смывается только кровью. Кто-то защищается, и убийство – единственная возможность сохранить жизнь себе или близким. А кто-то, почувствовав безграничную свободу и безнаказанность, старается отобрать у других то, чего нет у него. Но так как эти редиски потные отдавать ничего не хотят, их убивают. Вот и получается, что на убийство толкают злость, зависть, жадность и страх. Ты сама как думаешь, убивать плохо?

– Да, – энергично кивнула Фань, – плосто так плоха.

– А если защищаешься? Или в наказание за другое убийство?

– Тагда нет.

– Считаешь, что кровь за кровь – это правильное решение?

– Канечна! Если убил один лаз, убьет и патом. Лутьсе его убить сисяс, стобы длугих не убивал.

– Ты говорила, тоже человека убила. Ты тогда тоже плохая.

– Я, нет! Я засисялась! Так вышла!

– А еще сможешь убить?

– Если плидется, убью, нахлен!

– Вот так сейчас и работает эта система. Оправданное правосудие хаоса и безумия. Любой хороший человек при определенных обстоятельствах превращается в зверя. И сразу возникает вопрос. Если добро пытается победить зло с помощью автомата и заостренной арматуры, может, оно уже не добро?

– А если добло слабая и зыть ахота? – Фань склонила голову набок и прищурилась.

– Тогда надо бороться за жизнь, – кивнул Шал, – и убивать первым. А то убьют тебя, и хрен докажешь, что на самом деле ты добрый и пушистый. Время, когда нужно подставлять другую щеку после того, как тебе двинули по одной, давно прошло. Главное потом самому злом не стать. Ладно, – Шал растоптал окурок и поднялся, – философствовать на эту тему можно долго. Один хрен ответа не найдем. Пойду постираю свой лысый череп, а то падалью от меня несет, аж самому противно. Как ты только рядом со мной находишься, не пойму.

– Пливыкла узе, – вздохнула Фань.

– Иди, готовь поесть. В кабине между сиденьями столик есть, там и накрывай, а то на улице ветер песок гоняет, потом на зубах хрустеть будет…

Открыв дверь кунга, Шал спугнул стервятников, не выдержавших и приступивших к трапезе, как только вокруг автомобиля стихло всяческое движение. Обиженно взмыв в небо, они снова занялись барражированием, периодически напоминая о себе громким криком.

Свежий западный ветерок приятно холодил влажную голову, вчерашняя жесткая щетина которой уже стала превращаться в мягкую поросль, – видимо, легкая была у шамана рука, раз волосы росли так быстро. Не хватало только бритвы, чтобы подправить разрозненные островки растительности на лице. То, что выросло на подбородке и щеках, на бороду походило мало.

Форменная одежда странной расцветки оказалась действительно его размера и сидела как влитая, будто по блату подобранная знакомым старшиной. Шал чувствовал себя почти человеком. Чистый, одетый, обутый. Что еще надо? Поесть и потра… ну, это ладно, не столь важно…

Он залез в кабину и посмотрел на приготовленный дастархан. Фань в свою очередь тоже провела ревизию продовольствия и все съедобное разложила на маленьком столике между сиденьями. Узрев такое количество еды, Шал почувствовал, что дико проголодался. Но помня о возможных последствиях чревоугодия после вынужденной диеты, сдержал порыв нажраться от пуза. Чтобы потом с этим пузом не маяться.

Поставив автомат между колен, хлебнул сначала воды из фляги и задал вопрос, который мучил его последнее время.

– А почему ты мне помогла там, в пустыне?

– Папа гавалил, «зизнь лебенка – эта белый лист бумаги. Каздый чилавек, католого он повстлечает на пути, написет сто-то свае на этам листе». Кагда оказалась, сто ты мне не паказался и тебе нузна помось, лешила памагать. Добло тозе нузна делать.

– Но доверять не доверяешь, да?

– Немнозка, шабудо[34] давеляю, навелна.

– Никому не доверяй. Наших самых страшных тайн. Никому не говори, как мы умрем, – и, заметив недоуменный взгляд девушки, добавил, – песня такая когда-то была.

Захрустев сухарем, он уставился вперед, прикидывая взглядом направление, в котором придется держать путь. Вяленое мясо оказалось на редкость мягким, и он с удовольствием сжевал два кусочка. Но больше налегал на воду – для организма, за несколько дней потерявшего большое количество влаги, она была нужнее. Порадовал запас курта – белых шариков, слепленных из подсоленного творога. Пусть и был он слишком жестким, что говорило о давности срока, когда его сделали, но соль организму необходима.

Фань отряхнула руки и посмотрела на Шала.

– Сто дальсе, Сталый? Куда ехать будем?

– Я не оставляю надежды отговорить тебя от Алматы…