Залив спокоен, здесь нет ни волн, ни прибоя, изредка пробежит рябь или плеснет мелкая рыбешка, иногда, почти касаясь воды, проскользит на бреющем полете, без единого взмаха крыла, строгий пеликан.

Под ногами хрустят перламутровые раковины, они похожи на застывшие слитки олова. Ракушками усеян весь берег вокруг харчевни. Сколоченные из серых досок столы, вместо стульев поставленные на попа бочки.

Кроме меня, посетителей нет, малый с кухни принес пива и дюжину устриц. Устрицы свежайшие, их ловят прямо здесь, в заливе. Такие просто грех портить лимоном. Я бросаю его чайке, внимательно следящей за мной с соседнего стола. Она кидается к добыче, долбит лимон клювом, раз, другой, после разочарованно отворачивается, наверняка думая: «Надо же, ведь и не скажешь: с виду – яркий, сочный, а на вкус – такая гадость!»

Голоса над водой, по-вечернему ленивые, это возвращаются рыбаки. Что-то про погоду, нет, дождя не будет до среды, что-то про какую-то Джуди, которой палец в рот не клади. Я с Джуди не знаком, но двумя руками за подобное предостережение.

Одномачтовые лодки с румяными от заката верхушками парусов причаливают к деревянному пирсу, рыбаки не спеша затягивают узлы на черных и мокрых сваях, закуривают, по привычке заслоняясь от несуществующего бриза. Сладковатый запах табака долетает и до меня.

Глухо ворчит сырая цепь, гулкий, как в кадушку, деревянный стук бортов о причал. Звуки негромкие, но ясные и значительные, проложенные в паузах мягкой фиолетовой тишиной. Вы, возможно, мне возразите – у тишины нет цвета. Обычно я довольно покладист, но это не тот случай: именно фиолетовой тишины.

В этот момент в кармане что-то тренькнуло и противно запиликало, оказывается, я по привычке таскаю бесполезный здесь мобильник.

Я таращусь на пульсирующий огонек, на надпись «сигнала нет» и чувствую, как у меня леденеет спина и затылок. Пальцы цепенеют, я кое-как откидываю крышку и читаю текст.

«Буду в 8» и подпись «Александра» – вот что я прочел на экране мобильника.

Я зажмурился, несколько раз глубоко вдохнул, потом открыл глаза. Встав, изо всех сил пульнул телефон в воду. Плоская электронная сволочь запрыгала, едва касаясь поверхности, убегая все дальше и дальше, оставляя расходящиеся круги.

Я сделал пять «блинчиков», как мы это называли в детстве, пять – очень неплохо, хотя я и не уверен, что этот результат мне бы зачли – по правилам нужно использовать плоскую гальку, мобильный телефон явно мог бы вызвать совершенно законные возражения.

Делать здесь было больше нечего, я сунул деньги под тарелку и пошел в деревню.

В этот момент до меня внезапно дошло: этот текст Алекс отправила мне три дня назад, когда мы улетали из Нью-Йорка. Это всего-навсего электронный глюк! В самолете я телефон отключил, здесь вообще связи нет, случайно что-то и как-то соединилось – дзынь! – вам письмо. И все.

Господи, как просто!

Я выдохнул, слава богу: мир еще не перевернулся с ног на голову, и всему есть логичное, разумное объяснение. Включая похожую на сухофрукт летучую мышь, пристально следящую за мной из-под еловой засады.

8

На главной улице мало что изменилось с моей последней прогулки. Это даже не дежавю, это идеальная копия того вечера, включая вонь сгоревшего масла из таверны в неподвижном сыром воздухе.

Я миновал тотемный столб с деревянным зоопарком, грустных гипсовых львов юридической конторы, флаг на пожарной станции мокро свисал красно-белыми полосками безо всякой надежды на бриз.

На рябой от бумажного мусора стене склада я отыскал объявление про почти новый ад, вот оно, тут тоже все без изменений. Я поблуждал глазами по другим бумажкам, линялым и похожим на берестяные кудряшки, зачем-то сорвал одну и, скомкав, сунул в карман.

Дошел до перекрестка и вовсе не удивился, увидев в дверном проеме углового дома женский силуэт, с сигаретой и кошкой у ног. Да, все один в один, декорации и действующие лица те же. Я кивнул ей и уже собрался идти обратно.

– Сувенир на память не хотите купить?

– То есть?

– Местные мастера. Есть очень интересные вещи. Тем более вам все равно делать нечего.

Это была одна из тех странных лавок, тесных и полутемных, незатейливая ловушка для туриста-простофили. У меня сразу же начало першить в горле от пыли и отвратительно пряных благовоний, курений и сушеных трав, пучки которых вениками висели над дощатым прилавком.

Отступать было поздно. Стараясь особо не дышать, я огляделся.

Какие-то шаманские бубны из буйволиной кожи, украшены по кругу перьями, лентами и бусами, на бледной коже кривые орнаментальные каракули: ящерки, змейки, елочки.

С низкого потолка свисают гирлянды плетеных косичкой шнуров с бубенчиками и колокольчиками.

Незатейливые амулеты, качества кружка «умелые руки», кустарные трубки мира, раскрашенные гуашью, и замшевые мокасины с висюльками – скучный сувенирный мусор. Дурацкие мельхиоровые талисманы на грубых тесемках, по большей части птицы, если не ошибаюсь, сходство весьма приблизительное.

– Орлы? – спросил я из вежливости.

Мне было совершенно наплевать, я уже разглядывал «Парадный головной убор вождя из орлиных перьев» – так было написано на этикетке.

Вообще, весь этот хлам выглядел, как пыльная бутафория из сериала про Виннету, как кладовка забытого киношного реквизита. Нелепо было даже вообразить, что над этим унылым мусором корпел настоящий краснокожий, какой-нибудь гордый гурон Ястребиный Коготь или пусть даже какая-нибудь никудышная седая скво по имени Тихий Ручей в своем насквозь прокопченном вигваме. Я неприметно инспектировал изнанку вождевых перьев в поисках неизбежной наклейки «Сделано в Китае».

– Это не продается, – с сожалением сказала она за моей спиной, – это моего деда.

– А-а-а… – повернулся я к ней, понимающе кивая: «Неужели ей могло прийти в голову, что я хочу «это» купить?»

Тут же представил себя в орлиных перьях и тройке «армани» на переговорах с клиентом – хао, я все сказал. Сильно. Главное, не забыть про трубку мира.

– Вот. – Она протянула мне серебряный амулет.

Я провел пальцем по насечкам, изображавшим перья; синяя бусина глаза, плоско раскинутые крылья. Вещица была небольшая, легко умещалась на ладони.

– Серебро особое, из лощины Хищного Ручья. Оно живое.

– Живое?

– Сварено с кровью коршуна, – сказала она обыденным тоном, как про рецепт супа, – мы ведь Тахина-Ка, люди-вороны. Наш предок – седой ворон Као, что сидит на правом плече Маниту. Тот самый ворон, что принес людям свет и разбудил их.

– А они спали, да? Ну до этого, до ворона. – Я, конечно, не мог не съязвить.

Она даже не обратила внимания, продолжила тем же тоном:

– Когда Маниту создал землю и людей, все люди были детьми, они кричали, бегали, шумели. Играми и возней они рассердили старую Гунгу, она приплыла по Млечному Пути в своей каменной пироге и украла дневной свет, скатала из него шарик и заткнула себе в ухо. На земле стало темно и страшно. И время на земле остановилось – птицы застыли в полете, рыбы замерли в воде, стрела не сразила лань, повисла в воздухе. Дети земли заснули, а поскольку утро не наступало, они так и спали день за днем и год за годом.