Организация сейсмичной теологической революции – не та задача, с которой справляются за одну ночь. Но если изгнание и дало что-то израильским интеллектуалам, то это было время обдумать ситуацию. Почти полвека они провели в Вавилоне, прежде чем персы, покорившие вавилонян и таким образом получившие в наследство от них израильтян, не начали отправлять изгнанников обратно в Иерусалим, где все это время оставалось немало израильтян. В Иерусалиме идеи, оформившиеся в очищающем огне пленения, наконец одержали победу.

Порой можно услышать, что монотеистический тезис возник как способ «осмыслить» катастрофу, которая обрушилась на Иерусалим. Метко, да не вполне. Да, религия всегда занималась вопросом о том, почему случается плохое, и вдали от родины израильским интеллектуалам с избытком хватило времени, чтобы обдумать его, и эти раздумия в конце концов привели к монотеизму. Значит, в некотором смысле так называемая теология пленения была решением и «проблемы зла», и «проблемы страданий». Однако этот смысл был довольно-таки обманчив. Ведь «проблема зла» не встает в острой форме до тех пор, пока не уверуешь в единого всесильного и доброго Бога. Лишь в том случае, если Бог всемогущ, все людские страдания становятся чем-то таким, к чему он предпочитает относиться терпимо, и только если он всецело милосерден, этот выбор воспринимается как своего рода головоломка. Такое божество с его бесконечной властью и добротой – божество именно того рода, который, насколько мы можем судить, до пленения не существовал; появление именно такого божества во время пленения мы и пытаемся объяснить. Монотеизм не может быть предпосылкой теологической мысли, создавшей его.

И кроме того, подобное описание теологической революции Израиля – как «осмысление» страданий, как «обдумывание» проблемы зла – придает этому действию более абстрактный и философский и менее насущный характер, нежели тот, каким оно обладало в те времена.

Почти наверняка «теологический дискурс», породивший монотеизм, возник в виде всплеска политических обвинений: разные фракции, каждая со своей теологией, обвиняли друг друга во всех неудачах.

Библия излагает один связанный с пленением эпизод поиска виновных. После вавилонского завоевания группа израильтян, в том числе и пророк Иеремия, отправляются не в Вавилон, а в Египет. В споре о причинах бед мнения расходятся. Иеремия утверждает, что Яхве покарал израильтян потому, что слишком многие среди них поклонялись другим богам. И если они будут продолжать в том же духе, если и впредь станут «кадить богине неба», тогда Яхве перебьет их всех – либо мечом, либо голодом5. Приверженцы богини неба придерживались иных взглядов. Они, по-видимому, считали корнем бед Израиля иеремий, сторонников «только Яхве». И они в один голос заявляли: «Тогда мы были сыты и счастливы, и беды не видели, а с того времени, как перестали мы кадить богине неба и возливать ей возлияния, терпим во всем недостаток и гибнем от меча и голода»6. И этих людей можно было понять! Если Иеремия прав и если поклонение одному Яхве – путь к величию страны, как вышло, что страна начала разваливаться вскоре после монолатрических реформ Иосии? Обратим внимание: смерть самого Иосии, верховного приверженца «только Яхве», стала вступлением к этому крушению государства. Поневоле задумаешься о предпосылках «только Яхве» в целом – о том, что Яхве как божество мог заботиться и заботился о своих подопечных лишь до тех пор, пока безраздельно пользовался их преданностью. Как Яхве удалось выдержать этот мощный риторический натиск? С небольшой помощью своих друзей. За два десятилетия, разделявшие смерть Иосии и сожжение храма, движение «только Яхве», по всей видимости, сохранило активность, хотя и утратило политическую силу, которым обладало во времена правления Иосии7. Так что Иеремия был не одинок: в Вавилоне находились и другие израильские мыслители, в основе репутации которых лежала идея сильного, опекающего Яхве. Выдающиеся умы страны искали теологию, способную примирить израильскую катастрофу с величием израильского бога.

Отчасти решение было простым. Иосия действительно проделал большую работу по реформированию официальной религии Израиля, но как теперь, так и в Древнем мире, между официальной религией и реальными верованиями простого народа была существенная разница. Хотя в Библии говорится, что Иосия истребил «богов домашнего очага»8, изобилие статуэток богинь, найденных археологами в израильских домах, свидетельствует о том, что в этом деле он не слишком преуспел. Поэтому Иеремия и другие монолатристы могли утверждать, что упрямое бытовое неверие и было грехом, за который Яхве покарал Израиль.

Известно также, что преемники Иосии, несколько царей, правивших в период между его смертью и изгнанием, по-видимому, не разделяли его преданности Яхве. Если неверие назревало и на высшем, и на низшем уровнях, неудивительно, что Яхве не спешил встать на защиту Израиля!

Разумеется, ни одно из этих проявлений отступничества в период после правления Иосии не объясняет преждевременную смерть самого Иосии. Но в этом случае полезной оказывается идея отсроченного правосудия. Иосии предшествовали цари-политеисты, среди которых примечателен нечестивый и могущественный Манассия. Полвека теологического промискуитета Манассии завершились лишь за два года до начала правления Иосии и оставили слишком глубокий отпечаток зла, стереть который было не под силу даже Иосии. 4 Цар объясняет нам, что Иосия «обратился к Господу всем сердцем своим, и всею душею своею, и всеми силами своими», но «Господь не отложил великой ярости гнева Своего, какою воспылал гнев Его на Иуду за все оскорбления, какими прогневал его Манассия»9.

Пока что все логично. Эти грехи, эпическое неверие до Иосии плюс продолжающееся неверие после Иосии теоретически могли объяснить, почему Яхве допустил покорение своего народа. И действительно, таким было официальное объяснение во Второзаконнической истории, которая заканчивается рассказом о вавилонском пленении (изгнании) в 4 Цар.

В приписывании геополитических бедствий гневу национального божества не было ничего нового ни для Израиля, ни, если уж на то пошло, для всего Ближнего Востока10. Именно так моавитяне в IX веке до н. э. объясняли причины, по которым их местный бог Хамос (Кемош) оставался в стороне, пока израильтяне порабощали их. Как оправдывался моавитский царь Меса (Меша) в надписи на Моавитском камне, Израиль «угнетал Моав много дней, ибо Хамос гневался на свою землю»11. Однако моавитяне не дошли до заключения, что Хамос – единственное существующее божество. Израильтяне также не дошли до такой крайности в предшествующих попытках объяснить неудачи божественным гневом. Что заставило их иначе воспринять вавилонское бедствие? Его масштабы, по крайней мере, в двух смыслах этого слова.

Во-первых, вавилонское завоевание было отнюдь не мелкой и проходящей сварой с каким-нибудь крошечным государством. Все происходило не так, как в те времена, когда, согласно Библии, Яхве разгневался на израильтян и «предал их в руки Хусарсафема, царя Месопотамского, и служили сыны Израилевы Хусарсафему восемь лет». И не так, как в те времена, когда Яхве «укрепил Еглона, царя Моавитского, против Израильтян», обрекая Израиль на восемнадцатилетнее служение12. На этот раз речь шла не о вассальной зависимости, а о пленении, и не от рук какого-нибудь ханаанского племени, а по вине величайшей из империй, существовавших в мире, известном Израилю.