Первый летний ветерок мягко покачивал ветви ивы. В темной каморке на задворках души Кино чья-то теплая рука тянулась к его руке. Кино, не открывая крепко зажмуренных глаз, представлял тепло кожи, мягкое нутро. То, о чем он долго не помнил, с чем надолго был разлучен. «Да, мне больно. И очень сильно больно», – сказал Кино сам себе. И заплакал. У окна тесной, сумрачной комнаты.

А дождь лил без устали, напитывая землю холодящей влагой.

Во втором часу ночи меня разбудил телефонный звонок. Посреди ночи такой всегда неистов. Воспринимается так, будто некто, схватив арматуру, крушит весь окружающий мир. И я как представитель цивилизации должен это пресечь. Поэтому я встал с кровати, вышел в гостиную и поднял трубку.

Низкий мужской голос сообщил, что некая женщина навеки покинула этот мир. Обладатель голоса – ее муж. По крайней мере, так он назвался. И сказал, что жена покончила с собой в прошлую среду. Затем добавил:

– Вот я и подумал, нужно сообщить… так или иначе. – Так или иначе. Я не услышал в его голосе ни капли сожаления. Будто он зачитывал текст телеграммы: между словами почти нет интервалов. Чистое уведомление. Голые, без прикрас, факты. Точка.

Что я ему ответил? Что-то, конечно, говорил, но теперь уже не припомню. Затем повисла тишина – с чем ее сравнить? Представьте посреди дороги глубокую яму, и с обеих сторон двое всматриваются в ее глубь. После нее муж, не проронив ни слова, повесил трубку, будто заботливо опустил на пол хрупкую вазу. А я, как был в белой майке и синих трусах, так и остался стоять, бессмысленно сжимая свою.

Откуда он знал обо мне? Понятия не имею. Может, она называла мое имя, рассказывая о своих бывших парнях? Зачем? К тому же как он узнал мой номер? (При том, что в справочнике его нет.) И вообще начнем с того, почему именно я? Зачем ее мужу потребовалось звонить мне, чтобы сообщить о ее кончине? Ни за что не поверю, что она попросила его об этом в своей прощальной записке. Мы с нею встречались очень давно. Расставшись, не виделись ни разу. И даже не созванивались.

Но это ладно. Вся беда в том, что он ровным счетом ничего не объяснил. Просто подумал, что необходимо сообщить мне о самоубийстве жены. И каким-то образом узнал номер телефона. При этом он посчитал, будто прочие подробности меня не касаются. Судя по всему, намеренно замышлял, чтобы я оказался в подвешенном состоянии между ведением и неведением. Интересно, зачем? Неужели хотел заставить меня задуматься?

Например, о чем?

Я не знаю. А количество знаков вопроса тем временем растет. Как у ребенка, который прикладывает в тетрадке резиновую печать, сравнивая оттиски.

Поэтому я не знаю, ни почему она покончила с собой, ни каким способом оборвала свою жизнь? При всем желании выяснить это невозможно: я не знал, где она жила, более того – даже не знал о ее замужестве. Естественно, не знаю ее фамилию по мужу (а тот, позвонив, не представился). Как долго она была замужем? Был ли у нее ребенок (или дети)?

Но все, что сообщил ее муж, я принял за чистую монету. Усомниться в его словах у меня желания не возникло. Расставшись со мной, она продолжала жить в этом мире, в кого-то (наверняка) влюбилась, вышла замуж, а в прошлую среду по какой-то причине неизвестным мне способом лишила себя жизни. Так или иначе. Нотки в голосе мужа не оставляли сомнения: его устами говорили из мира мертвецов. И в ночной тиши я смог различить доносившиеся оттуда отзвуки и даже увидеть натянутую струну, ее пронзительный блеск. В этом смысле, намеренно или нет – не важно, звонок во втором часу ночи был для него правильным выбором. В час дня у него, пожалуй, ничего бы не вышло.

К тому времени, когда я наконец положил трубку и вернулся в постель, проснулась моя жена.

– Что за звонок? Кто-то умер? – поинтересовалась она.

– Никто не умер. Просто ошиблись номером, – ответил я насколько можно сонливо и вяло.

Впрочем, она вряд ли поверила. Ведь и в мой голос наверняка прокрался дух мертвеца. Смятение, которое привносит новоусопший, весьма и весьма заразно. Став мелкой дрожью, оно передается по телефонному проводу, чтобы преобразоваться в слова и потрясти ими весь свет. Однако жена больше ничего не сказала. В кромешной темноте мы улеглись по своим кроватям и, прислушиваясь к тишине, размышляли каждый о своем.

Таким образом, та женщина стала третьей из моих бывших подружек, кто выбрал самоубийство. Если подумать – хотя лучше об этом не думать, – уж очень высока такая смертность, к тому же подружек у меня было не так-то и много. Не укладывается в голове, и я совершенно не могу понять, почему они, молодые, одна за другой обрывали свою жизнь, зачем им потребовалось так поступить. Хорошо, если не по моей вине. Хорошо, если я к этому никак не причастен. И хорошо, если они не видели во мне свидетеля или регистратора. Видит бог, я думаю так от всего сердца. К тому же, как бы лучше выразиться… она – эта третья (без имени как-то нехорошо, поэтому назовем ее, скажем, Эм) – никак не была склонна к суициду. Что уж там, с Эм не сводили глаз самые отважные матросы со всего света.

Какой она была, эта Эм, когда и где мы познакомились, что делали – таких подробностей я здесь позволить себе не могу. Простите меня, но если поведать все в деталях, казусов не избежать, а это наверняка добавит хлопот (пока еще) здравствующим посторонним людям. Поэтому я могу лишь сказать: когда-то давно у нас с ней были очень тесные отношения, но в какой-то момент мы по ряду причин расстались.

По правде говоря, у меня такое чувство, словно мы повстречались, когда мне было четырнадцать. Конечно, это не так, но, по крайней мере, в рассказе я так и оставлю. Мы познакомились в школьном классе, когда мне было четырнадцать. Помнится, шел урок биологии, и мы проходили аммонитов, латимерий или что-то вроде того. Она села рядом со мной за парту. Я как раз забыл свой ластик и спросил, нет ли у нее второго. Она разрезала свой на две части и протянула мне половину. Приветливо улыбнулась. И я влюбился в нее – буквально с первого взгляда. Она была самой красивой девчонкой среди всех, кого я видел. Во всяком случае, тогда я так считал. Такой я и хочу ее запомнить. Вот и выходит, что мы познакомились прямо на уроке, на глазах и при немом согласии всяких аммонитов и латимерий. Если задуматься, многие явления зачастую складываются просто и незатейливо.

Итак, мне четырнадцать, здоров, как бык; при первых порывах западного ветра меня одолевает эрекция. Что поделать, такой возраст. Вот только Эм меня не возбуждала. Потому что превосходила все западные ветры. Да что там западные – она была так прекрасна, что смиряла любые ветры, с какой бы стороны те ни подули. Ну кто, скажите на милость, мог позволить себе твердость в паху перед такой безупречной девчонкой? Я впервые встретил ту, кто мог на меня так повлиять.

Я чувствую – то была наша первая встреча с Эм. На самом деле было не так, но если это предположить, все встанет на свои места. Мне четырнадцать, ровно сколько же и ей. Как ни верти, самый подходящий возраст для нашей неожиданной встречи. Признаться, мы должны были встретиться именно так.