–Ну да.

–Это было незадолго до ее смерти?

–Да.

–А вы не знаете, что это был за рисунок? Вы его видели?

–Нет. Помню только, что рисовала она очень хорошо. Этого я не забыл.

Алые языки пламени плясали в камине, когда Лейвюр поднялся из подпола с куклой в руке. Иногда темными зимними вечерами он разводил в камине огонь и садился смотреть на пламя и слушать потрескивание поленьев, погружаясь в свои мысли. Возле тагана стоял ящик, в который Лейвюр складывал хворост: частично это были сломанные ветром или специально спиленные ветки деревьев, что росли у него в саду. В общем-то, этим уход Лейвюра за садом и ограничивался. Когда-то за ним присматривала его бывшая жена, которая то и дело упрекала его в лени. Та еще гарпия.

Лейвюр принялся кидать смятые листы бумаги в огонь. Они были сухими и хрупкими, поэтому пламя пожирало их в мгновение ока, рассыпаясь искрами и хлопьями черной золы. Лейвюр не спешил: одну за другой он комкал страницы так и не изданной книги и бросал их в камин, наблюдая, как они превращаются в пепел и дым. Он видел, как написанные его рукой слова распадаются на слоги и буквы и, преобразуясь в частицы сажи, засасываются в дымоход. Дошла очередь и до оказавшегося никому не нужным стихотворного сборника: страница за страницей Лейвюр предал огню и его, размышляя о своей неудавшейся карьере поэта и том, каких ничтожных результатов он достиг на стезе сочинительства.

Откупорив очередную бутылку, он наполнил стопку и опрокинул ее, даже не поморщившись: он пил жадно и чем больше пьянел, тем больше распалялся гневом и тем сильнее становилось отвращение, которое он испытывал сам к себе. Бутылка выпала у Лейвюра из руки, и спиртное разбрызгалось ему на рубашку и на брюки. Он поспешил поднять бутылку с пола, чтобы из нее не вылилось ни единой капли напитка, еще остававшегося на дне.

Когда с бумагами было покончено, настала очередь куклы, символа несбывшихся надежд – не только утонувшей в озере девочки, но и молодого человека, вся жизнь которого была еще впереди. Куклу Лейвюр всегда хранил в подполе – с тех самых пор, как поселился в этом доме со своей семьей несколько десятков лет тому назад. А до этого он держал ее в доме у родителей, которым объяснил, откуда она взялась, и признался, что у него рука не поднимается выбросить куклу, как никчемный хлам,– хотя бы из уважения к погибшей девочке. Родители возражать не стали, расценив его поступок как причуду начинающего поэта. Впоследствии Лейвюр рассказал о девочке и о ее кукле и своей жене, которая поразилась тому, насколько он сентиментален.

Взяв куклу в руку, он оглядел ее в последний раз: всклокоченные волосы, рот, пухлые щеки. Поленья потрескивали в камине, а Лейвюр размышлял о том, что ему следовало избавиться от этой потрепанной игрушки, едва он вышел из барака, а не хранить ее у себя всю жизнь. Эти мысли роились у него в голове, и когда раздался более громкий, чем прежде, треск, и из камина вырвалась целая копна искр. Он заметил это, только когда одна искра опустилась ему на брючину, все еще влажную от алкоголя.

Не успел Лейвюр и глазом моргнуть, как огонь перекинулся и на другую ногу, и брюки на нем заполыхали. Он вскочил со стула, отшвырнув от себя куклу, которая шлепнулась на пол. Пламя поползло вверх по брюкам, а когда он наклонился, чтобы попробовать потушить огонь руками, загорелась и его пропитанная спиртом рубашка. Словно безумный, Лейвюр пытался сорвать ее с себя, что ему удалось, только разодрав ее в клочья. Одновременно он предпринимал лихорадочные попытки избавиться и от брюк, спотыкаясь и наталкиваясь на мебель по пути в прихожую. Между тем превратившаяся в лохмотья рубашка упала прямо под занавески, которые, будучи из материи, такой же тонкой и непрочной, как и только что сожженные листы бумаги, вспыхнули моментально. В следующий миг окно горело ярким пламенем. Оттуда огонь распространился по всей комнате, и пожар было уже не остановить.

Конрауду казалось, что он простоял в пробке целую вечность, но наконец ему все же удалось ее преодолеть, и, проезжая мимо места аварии, где с зажженными фарами стояла полицейская машина, он увидел, что на Миклабройт столкнулись три автомобиля. Их водители и пассажиры ругались между собой, обмениваясь обвинениями под проливным дождем. Конрауд отметил, что пострадавших вроде как не было. Затор остался позади, нормальное движение восстановилось, и Конрауд смог наконец выжать газ на полную, чтобы добраться до дома Лейвюра как можно скорее. В этот момент зазвонил его мобильник, а на экране высветился номер, который Конрауд знал уже наизусть.

–Я знаю, с кем она говорила,– начала с места в карьер Эйглоу.

–Кто?

–Мать Нанны. Маульфридюр выяснила, что она участвовала по крайней мере в одном сеансе после гибели девочки. Тот сеанс проводил медиум, который не входил в Общество эзотерики. Более того, членов Общества он по каким-то причинам терпеть не мог. Он умер много лет назад, но с нами готов встретиться его сын, у которого хранятся его документы.

–Это кто-то из твоих знакомых? Я имею в виду медиума.

–Да. Это приятель моего отца. Помню, что он бывал у нас в гостях…

–Что за черт?!– пробормотал Конрауд в телефон.

–Как, прости?

–Что тут, черт возьми, происходит?..

–В чем дело?

–Я перезвоню тебе позже!

Нажав на отбой, Конрауд немедленно набрал номер службы спасения, еще до того как затормозил перед домом. Стекла в окнах гостиной полопались от рвущегося наружу жара, а столбы пламени вздымались в вечернюю мглу. Конрауд не знал наверняка, дома ли Лейвюр, но предположил, что так оно и есть: входная дверь была заперта на ключ. Локтем Конрауд выбил стеклянное окошко в двери, просунул в него руку и дотянулся до замка. Едва он оказался внутри, как его обдало обжигающим воздухом. Лейвюр ничком лежал на полу с голым торсом и спущенными до щиколоток брюками, а вернее, тем что от них осталось: теперь они представляли собой пучки черных волокон, которые прилипли к его ногам, покрытым сильнейшими ожогами. Лейвюр был без сознания. Конрауд вытащил его через прихожую за порог и осторожно положил на тротуаре перед домом. Оглядев его, он пришел к выводу, что больше ему ничем помочь он не может. На теле Лейвюра были открытые раны, но Конрауд не осмелился к ним прикасаться из-за боязни занести инфекцию. Его ноздри наполнились запахом обожженной плоти, и его чуть не стошнило. От обгоревших ног Лейвюра еще поднимался дым.

Конрауд устремился обратно в дом, чтобы попытаться хотя бы частично потушить пламя или по крайней мере вынести наружу ценные вещи, но едва он переступил порог гостиной, как понял, что справиться с огнем ему не удастся. Признав поражение, он развернулся к выходу и в этот момент увидел потрепанную куклу, которая валялась на полу почти у него под ногами. Несмотря на то, что в этом пекле у него уже подпалило волосы, Конрауд выбежал на улицу только после того, как поднял с пола куклу.

К дому как раз подъезжали пожарная машина и «Скорая помощь». Конрауд опустил взгляд на куклу: впомещении, где сгорело все, что могло сгореть, ветхая игрушка почти не пострадала, будто в этом огненном аду кто-то взял ее под свою защиту.