– Э, кто тут есть? – окликнули меня из тумана, и я пошла на голос. Там горел костер, рядом была семья – двое молодых охотников, зевая и поправляя шапки, готовили коней, двое мальчишек крутились у огня, возле которого сидел их отец. Он-то и окликнул меня. – Что ходишь, дева? А, ты замерзла! Садись сюда. Шеш, играть вздумали! – прикрикнул он на боровшихся мальчишек. – Несите воину шубу, совсем окоченела.

Я опустилась перед огнем, приветствовала его и протянула руки. Тепло обожгло, но не согрело. Я замерзла так, что не чуяла тела.

Мальчишки вылетели из шатра с большущей охотничьей шубой. Вслед за ними в открытый полог выглянул было мальчик постарше, с бледным строгим лицом и невыспавшимися глазами, посмотрел на отца и тут же скрылся.

– Что вы делаете? – спросила я, согревшись. Я замечала теперь, что все движения вокруг не случайны: мальчишки то и дело носили в шатер вещи, подбегали к отцу, шептали что-то на ухо и вновь бежали обратно. – Какая большая у вас семья, приятно глянуть. – Охотник был рад похвале. Он еще был не стар.

– Не все сыновья мои, – сказал, показывая на одного старшего и одного меньшого мальчика, – вот брата дети. Другие мои, да малец еще с женой в стане остался. Мы с братом на пастьбу уходим, а жен оставляем, работать, видишь, есть кому. Среднего моего собираем. К Камке пойдет.

– К Камке? – удивилась я.

– Да. Весеннее посвящение, мальчишек всегда с праздника забирают.

Я забыла об этом. Охотник стал рассказывать о себе. Я слушала, мальчишки бегали, старшие приготовили коня и ушли в шатер. Эта легкая суета, чужая, простая и ясная жизнь, светлый голос охотника – все было мне мило, все освежало, точно вода из ручья. Я сидела тихо и радовалась им.

Туман поредел, солнце поднималось, как вдруг с опушки послышалось странное пение. На окраине показалась процессия: несколько человек тащили повозку на двух колесах, в которой кто-то сидел. Коней вели сзади, без всадников. Все одеты были не по-нашему, и пение долетало чужое. Я не узнавала шествия.

– Что там? – спросила я, а охотник вдруг помрачнел и сплюнул.

– Тьфу, пронеси мимо. Не хватало их мальчишке перед дорогой. Это бурые лэмо кукол хоронят. Повернется же у людей в головах, чего только не делают. Ты, дева, удачу парнишке в посвящении насулила, а эти ничего хорошего не принесут, не знаю теперь, чему и верить. Пойду, огорожу его, – сказал он и ушел в шатер.

Я никогда до того не слыхала про лэмо. Первый раз столкнулась с ними, и предчувствие не шевельнулось во мне, так опустошена я была за ночь. Продолжала сидеть и мирно улыбаться, глядя вокруг. Рядом мальчишки ковыряли сажу со стенок котла и пальцами рисовали друг другу усы, о чем-то возбужденно шепчась. Мне стало смешно.

– Что вы делаете? – спросила я. Они посмотрели на меня недоверчиво и переглянулись, не зная, можно ли мне ответить.

– Хотим попасть на посвящение, – сказал один наконец.

– Вы же еще малы!

– А для того усы и рисуем, – сказал было он, но второй на него шикнул и ответил серьезно:

– Говорят, Камка не всегда замечает, берет тех, кто пришел. Мальчишки из соседнего стана так проходили.

– А если не выдержите испытание? Это же непросто.

– Мы сильные уже, – заверили оба. – Нам все так и говорят: хоть завтра посвящайся.

Я не выдержала и рассмеялась, но тут же исправилась и сказала, что так все и есть.

– Да зачем вам так рано? Разве плохо быть детьми? Взрослые трудятся много, о разном таком думают, о чем дети и не знают.

– А надо мной все смеются, что маленький, – сказал мальчик. – Вот я к Камке пойду, и он всем скажет, что я уже взрослый, большой и сильный.

– Кто – он – скажет?

Мальчик замялся. Они переглянулись. Потом пошептались. Потом второй, чуть постарше, сказал мне серьезно и даже строго:

– Женщинам нельзя говорить. Но тебе скажем, потому что ты – воин. Только обещай молчать.

Я кивнула со всей серьезностью. Тогда они оставили котел, подошли ко мне вплотную и, приблизив свои чумазые усатые мордочки, прошептали:

– Камка на самом деле не камка. Это только девчонкам так говорят, чтобы не трусили. А камки на самом деле никакой нет.

– А кто есть? – спросила я тоже шепотом.

– Это самый великий воин. Он – Кам.

Я кивнула, пряча улыбку, и светлая радость озарила меня. Солнцерог поднялся над небом, и в какой-то прозрачной слабости я поняла, что сейчас, вот уже скоро, я покину людей и вновь возвращусь на кручу к своей радостной доле.

Много позже я узнала, как погиб Зонар: ээ-борзы забрали его, когда в долине появилась Очи. Столь велика была его страсть и, верно, огромна радость, когда он увидел ее, что духи спустили лавину, и она погребла охотника – его землянка была под склоном. Очи видела это, но не успела ничего сделать. Она искала, но духи открыли ей только горит и лук Зонара, а позже – останки мужа Антулы. Снег вынес их откуда-то сверху, где он погиб. Это была шутка ээ-борзы. Очи расскажет мне все это только однажды и запретит вспоминать. На горит Зонара поставит свою накладку. Лук, прекрасный лук лучшего охотника, будет при ней всю жизнь.

Ильдаза жива и ныне, путь ее к Бело-Синему еще долог. В ту же осень она вышла замуж. Ее муж был менялой на осенних ярмарках, он получал шелк за то, что находили его старшие сыновья в земле, – краски и камни. Ильдаза стала ему второй женой и, говорили, была счастлива, живя в богатой семье. Войны избегла она, а после я сама спасла ее от смерти. Ильдазу бережет Бело-Синий.

Согдай тоже вышла замуж: я сдержала обещание и успела попросить отца о муже для нее. Уже через луну ее выдали за хорошего, вдового, немолодого воина. Отец рассказывал, что этот человек имел много скота и большие табуны, с которыми кочевал вместе с сыновьями и их семьями. Его шатру нужна была хозяйка. Он с радостью взял в жены деву, победившую на скачках, а мой отец дал за ней приданое – хорошего жеребца-полукровку. В станах они не жили, только на праздник спускались с дальних кочевий, и дурная слава не увязалась за Согдай на продутые ветрами степные склоны. Я думаю, она была счастлива покинуть всех и жить среди табунов. Я увидела ее снова только через несколько лет, за миг до ее воинской кончины.

Талай бился с Ануем. Они бились на клинках, оба жестоко ранили друг друга, но не смогли убить. Отец остановил бой, присудил Аную переселиться в другой стан и там искать себе охотничьи места, какие позволят местные охотники.

Только все это было уже без меня. Мы же втроем сразу после праздника вернулись на кручу и прожили там все лето, продолжив учение. Сперва жили одни, без Камки, так как она давала посвящение мальчикам. Это были тяжелые, тревожные дни. Как не было дружбы меж нами троими, так розными мы и оставались. Очи после гибели Зонара очень переменилась, как будто на несколько лет старше стала. Молчаливая, замкнутая, целые дни проводила одна в тайге на охоте или в скитаниях со своим ээ. Я ничего ей не говорила, только с грустью, бывало, смотрела на нее вечерами, когда сидела она возле огня, точила свой меч, и лицо ее было резкое, отрешенное, и одна затаенная, но сжигающая ее мысль тлела на дне глаз. Мне казалось, я знала, что это за мысль, к чему с такой страстью стремится она, но даже заговорить об этом не хотела. Помню, однажды она поймала мой взгляд, подняла глаза, усмехнулась невесело и сказала: