Стройные, сильные, с расписанными боевой краской лицами и грудями, с вьющимися волосами, они рождались вдруг из громоздких черных глыб, какими пришли сюда. Они врывались в круг и танцевали с оружием, с мечами, луком и стрелой, взмывали в воздух, затевали бой, потом отскакивали и становились в ряд, давая место другим, – все происходило так быстро, что люди не успевали заметить, как были сброшены шубы, как из черных теней являлись живые воины с серебряными поясами посвященных на бедрах. А я не успевала различить их лиц – я все пыталась узнать хоть кого-то, кого видела в чертоге. Но чем дольше шел танец, тем сильнее стучала кровь у меня в голове, и я поняла, отчего не могла разделить общее веселье, – я уже ощущала себя девой, посвященной Луноликой, уже была с ними. И, поняв это, соскользнула с Учкту и стала протискиваться ближе.

Люди пропускали меня: все думали, что я иду к отцу и брату, те сидели в открытой кибитке сразу за кругом дев, наблюдая танец. Но я достигла центра и села на землю, как делали дети. Теперь девы пролетали надо мной, но и тогда не могла я их узнать. Будто огнем полыхнуло на меня от их танца, от грома музыки с резкими вскриками флейт, и я поняла впервые то, что всегда говорила Камка: этим танцем девы делятся с людом силой, что хранят в чертоге.

Музыка сменилась, и вдруг откуда-то выехала белая, гладкая и прекрасная, как Луна, дева на белом коне в маске оленя и красной попоне. Она стала танцевать, а остальные принялись петь – без слов, то поднимая голос, то опуская, то замолкая, взвизгивая, вытягивая, выкрикивая, то монотонно затягивая просто: мммм. А дева показывала чудеса на своем коне: на небольшом пространстве круга она пускала его вскачь, резко останавливала, поднимала на дыбы, заставляла опуститься на колени, сама при этом откидывалась спиной на круп. Она поднималась в рост и прыгала на его спине, танцевала, и конь танцевал с ней вместе, ступая красиво, мелко, так что и не заметишь его шагов, то подпрыгивая, высоко поднимая ноги, отставив хвост и выгнув шею. Дева была непостоянна, как вода, что не умеет хранить форму, конь же был послушен, словно глина, любую форму готовая принять. У меня перехватило дыхание. Мне казалось, что я узнала Таргатай, но возможно, мне только хотелось так думать.

Когда нагая всадница скрылась, музыка смолкла и родилась заново единым высоким звуком флейты. Он тянулся долго, как тихий сон, а девы вынесли и расстелили на землю, взрытую конем, большой черный войлок, а сверху покрыли его прозрачным пурпурным шелком – он трепетал, как живой огонь, пока несли его. Только тут я заметила, что западный ветер стих, подняла глаза к небу: оно было чисто и звездно. Люди стояли сзади живой черной стеной, и я ощутила на миг себя не человеком, а всей этой глыбой, скалой люда, уходящей корнями в землю, а головой подпирающей бело-синюю высь.

Начались последние танцы – танцы смерти и воскрешения. Камка говорила нам, что девы всякий раз заново посвящают себя Луне, совершая обряд. Под тихую задумчивую мелодию флейты, под мерный, как дыхание земли, голос Белого бубна, выходили они одна за другой с мечом в руках, танцевали, а потом пронзали себя. Ни боли, ни страдания не отражали их лица в боевой раскраске. Глаза оставались спокойны и обращены к небу. Я сидела близко, я видела эти глаза. Ни звука не издавали они, извлекая из себя меч, ни капли крови не было на нем. Передавая его следующей, они занимали свои места.

В этот момент меня словно не стало. Я смотрела на них, сменяющих друг друга, и видела предков, оставивших себя в сражениях, ушедших в бело-синюю высь в бою. Лучшей доли для воина нет. Потом я увидела тень, падающую от дев на жертвенный камень за ними, и мне показалось, что это рисунок, а девы лишь затем сменяют друг друга, чтобы слиться с ним, стать тем единственным Воином, который живет во всех нас. И даже их нагота была в тот момент не той потаенной красой, что отличает одну женщину от другой и которую поэтому надо скрывать, но чем-то общим – будто бы явленным прекрасным и сильным телом этого Воина. И это так поразило меня, что больше всего на свете мне захотелось быть с ними, подняться и сделать так, как они.

Но вот вышла последняя, и я отвлеклась от мыслей. Она станцевала, потом застыла и занесла меч – как все, строгая и красивая. В этот момент неожиданное движение поднялось среди людей, будто кто-то пробивался к кругу. Дева пронзила себя мечом, как и все, устремив себя к Луноликой, и тут раздался крик из темной скалы людей – вздох ужаса и одно слово: «Дочка!»

Дева извлекла меч. В свете костра мне почудилась темная кровь на его острие. Люди подались прочь, будто ограждаясь от беды. Дева опустила глаза на толпу, и я узнала ее – я видела ее в чертоге. Взгляд у нее был странный. В глубине людской глыбы рыдала женщина, голос отдалялся, и толпа смыкалась, заглушая его, я поняла, что ее увлекают прочь.

Дева повернулась, отошла к Белому бубну, положила меч возле него, поднося жизни и смерти всех воинов Луне, и вернулась на свое место, в конец полукруга. Музыка смолкла, потом снова началось равномерное бормотание бубна: гхум, бум, дум, – и девы, став опять каменными изваяниями, двинулись обратно. Люди расступались перед ними и смыкались позади, будто те шли в воде.

Однако в середине поляны толпа стала редеть. Все потянулись к своим кострам, одна я еще шла следом. Когда костры остались позади, я увидела, как последняя вдруг качнулась и осела на землю. Те, что были при бубне, подбежали к ней и быстро положили на повозку. Я хотела кинуться им помочь, но одна из них так глянула на меня, что я остановилась и не сделала ни движения. Они пошли дальше, возобновив ритм. Красный колпак положили на деву сверху, будто перечеркнули черный камень. Я повернулась и побрела к кострам, почти ничего не соображая.

Уже давно стих бубен, уже люди зажили обычной вечерней жизнью, как вдруг далеко что-то загромыхало, будто огромное дерево разорвало изнутри. Звук шел словно с неба, и многие так решили, дети завизжали и присели, прикрывая головы, будто что-то могло на них упасть. Погудело, нарастая волною, но быстро стихло и ничего не обрушилось. Я озиралась, как все, не понимая, что это такое. Помню, мелькнула мысль, что так уходит в бело-синюю высь погибшая Луноликой матери дева. Но кто-то из охотников спокойно сказал:

– Лавина сошла в ущелье. Снег.

И люди тут же разнесли: «Снег… Снег…»

И кто-то опять сказал:

– Будьте спокойны, люди, не страшно. Наших охотников не оставалось в горах.

Вечер стал тяжел для меня, праздник больше не радовал. Со смутным сердцем, не понимая, зачем я здесь, шла я мимо костров. Тяжесть легла в груди, как предчувствие. Предчувствием это и было, только я не знала еще о том, думая, что гибелью девы смущено мое сердце.

Ноги сами вынесли к большому костру, вкруг которого собралось много людей. Среди юношей различила я Санталая, и он замахал, чтоб шла к нему. Я приблизилась и села рядом. Юноши расступились, мне дали чашу с водой для мытья рук, налили жирной молочной похлебки. Я озиралась, не понимая, где нахожусь. Мне непонятно было, как могут люди просто сидеть и есть, когда такое случилось среди дев Луноликой.