растительности, чтобы там не могли прятаться индейцы. Крики диковинных птиц, необычно яркое оперение – все вокруг внушало впечатлительному или пугливому путешественнику мысль о воинственных кличах и боевой раскраске враждебно настроенных дикарей.

Наконец приехали в Салем, который в те дни соперничал по площади с самим Бостоном и даже мог похвалиться названиями пары улиц, хотя английский взгляд видел в нем лишь беспорядочное скопление жилых зданий вокруг молельного дома (точнее, вокруг одного из молельных домов, потому что в то время уже строился второй). Город защищали две линии частокола, а между ними располагались лесопосадки и пастбища для тех жителей, кто боялся по утрам выгонять скотину в луга, а по вечерам возвращать в хлев.

На улицах Салема по пути к дому Ральфа Хиксона паренек-кучер пустил уставшую лошадку рысью. Уже наступил вечер – для горожан время отдыха, – и повсюду играли дети. Лоис поразила красота одной крошечной девочки, и она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на нее. В этот миг малышка споткнулась, упала и громко заплакала. На крик выбежала испуганная мать ребенка и успела заметить встревоженный взгляд девушки, хотя стук колес заглушил вопрос, серьезно ли поранилась девочка.

Лоис не успела обдумать происшествие, поскольку уже в следующее мгновение экипаж остановился возле крыльца добротного, основательного деревянного дома, покрытого кремового цвета штукатуркой, как было принято в Салеме. Кучер объявил, что они приехали: здесь живет ее дядя Ральф Хиксон. В волнении девушка не обратила внимания, но капитан Холдернесс заметил, что на редкий в этих местах звук колес никто не вышел, чтобы их встретить. Старый моряк снял спутницу с высокого сиденья, поставил на землю и сам проводил в большую прихожую, размерами не уступавшую холлу английского помещичьего дома. Под окном на скамье сидел высокий худой молодой человек лет двадцати трех – двадцати четырех и в меркнущем свете дня читал толстую книгу. При виде вошедших он не встал, а взглянул на них с удивлением, без тени узнавания на смуглом суровом лице. Больше в комнате никого не было, и капитан Холдернесс спросил:

– Это дом Ральфа Хиксона?

– Верно, – медленно, тягуче подтвердил молодой человек, но не добавил ни слова.

– Я привез его племянницу, Лоис Барклай, – сообщил капитан, взял спутницу за руку и вывел вперед.

Молодой человек смерил девушку долгим пристальным взглядом, потом отметил страницу, на которой остановился, встал и в той же безразличной, медлительной манере проговорил:

– Сейчас позову матушку, она должна знать.

Он распахнул дверь в теплую, освещенную ярким пламенем очага, полную жизни кухню, где три женщины что-то готовили, в то время как четвертая – старая индианка с зеленовато-коричневым лицом, морщинистая и согбенная – ходила по кухне, видимо, подавая остальным необходимые продукты.

– Матушка, – окликнул одну из женщин молодой человек, а когда та посмотрела на него, показал через плечо на чужаков и вернулся к чтению, время от времени, правда, поглядывая на Лоис из-под густых темных бровей.

Высокая, плотно сложенная женщина старше средних лет вышла из кухни и остановилась, рассматривая прибывших.

– Это Лоис Барклай, племянница мистера Ральфа Хиксона, – представил гостью капитан Холдернесс.

– Ничего о ней не знаю, – ответила хозяйка низким, почти мужским, таким же, как у сына, голосом.

– Мистер Хиксон получил письмо сестры, не так ли? Я сам отправил его с посыльным по имени Элайас Велкам, который вчера утром выехал из Бостона сюда.

– Ральф Хиксон не получал никаких писем. Он болен и лежит в постели в своей комнате, поэтому вся адресованная ему почта проходит через мои руки, а потому утверждаю, что никаких писем не приходило. Его сестра Барклай – в девичестве Генриетта Хиксон, – чей муж поклялся Карлу Стюарту, чтобы сохранить приход, в то время как все благочестивые люди оставили свои…

Лоис, чье сердце минуту назад застыло от ледяного приема, внезапно почувствовала, как в ответ на оскорбительный отзыв об отце слова сами срываются с губ, и неожиданно для капитана и самой себя заговорила:

– Возможно, в тот день, о котором вы, мадам, говорите, благочестивые люди оставили свои церкви. Но не только они сохранили благочестие, и никому не дано право определять его степень по собственному усмотрению.

– Хорошо сказала, девочка, – одобрил капитан, восхищенно взглянув на спутницу, и по-отечески похлопал по спине.

Минуту-другую Лоис и тетушка в упор молча смотрели друг на друга. За это время лицо девушки сначала вспыхнуло, а потом покрылось мертвенной бледностью, глаза наполнились слезами в ответ на сухой, уверенный взгляд Грейс Хиксон и совершенно неизменное лицо.

– Матушка! – окликнул молодой человек, неожиданно живо поднявшись. – При первой встрече с кузиной нехорошо вести себя таким образом. Впоследствии Господь может даровать ей свою милость, но сейчас она и ее спутник моряк нуждаются в отдыхе и пище.

Он не стал дожидаться ответа на свои слова, а опять сел и погрузился в чтение. Судя по всему, молодой человек не сомневался, что неприветливая матушка в точности исполнит распоряжение. Действительно, не успел он закончить фразу, как та показала на длинную деревянную скамью возле стены и, смягчив выражение лица, произнесла:

– Манассия говорит правду. Посидите здесь, пока Фейт и Натте приготовят и подадут еду. А я тем временем пойду к мужу и сообщу, что приехала его племянница – или та, которая называет себя таковой.

Она вернулась в кухню и дала указания старшей из девушек – как поняла Лоис, своей дочери. Пока хозяйка говорила, та стояла неподвижно, не глядя на незнакомцев. Она была похожа на брата Манассию, но обладала более привлекательными чертами лица. Особенно Лоис удивили большие, глубокие, таинственные глаза: она успела их рассмотреть, когда девушка подняла голову, чтобы взглянуть на приезжих. Рядом с высокой крепкой нескладной матерью и едва ли более изящной сестрой постоянно крутилась девочка лет двенадцати или около того. Ни та ни другая не обращали внимания на проказы, озорные выходки и даже гримасы в адрес Лоис и капитана Холдернесса, которые сидели лицом к двери – уставшие с дороги и расстроенные откровенно неприветливым приемом. Чтобы утешиться и успокоиться, капитан достал табак и принялся жевать, и уже пару мгновений спустя к нему действительно вернулось обычное жизнелюбие, так что он тихо пробормотал:

– Ах, негодяй Элайас! Вот уж я с ним разберусь! Если бы вовремя доставил письмо, тебя приняли бы совсем по-другому. Ничего: как только подкреплюсь, сразу пойду на поиски парня, заберу письмо и принесу сюда. Тогда все сразу наладится, девочка. Прошу, не падай духом. Не выношу женских слез. Ты просто устала от тряски и проголодалась.

Лоис смахнула слезы, осмотрелась, чтобы отвлечься,