Глава 2

Найти себе место в этой семье оказалось делом крайне трудным. Тетушка обладала очень узким кругом душевных привязанностей. Любовь к мужу, даже если когда-то существовала, давным-давно сгорела и умерла. Все, что она для него делала, исходило исключительно из чувства долга, но чувство долга не распространялось на ее речь, и сердце Лоис обливалось кровью от постоянного потока презрительной брани, которую супруга выливала на бедного Ральфа, когда ухаживала за ним и старалась облегчить физическое недомогание. Должно быть, она не столько стремилась оскорбить мужа, сколько хотела облегчить собственные страдания, а он пребывал в слишком ослабленном состоянии, чтобы обижаться. Возможно также, что постоянное повторение одних и тех же саркастических замечаний выработало полное безразличие. Как бы то ни было, кроме еды и физического удобства его ничто не интересовало. Даже первая вспышка нежности к Лоис вскоре исчерпала себя. Теперь он любил племянницу за умение ловко и бережно поправлять подушки и готовить новые или особенно вкусные блюда, но вовсе не как дочь своей покойной сестры. И все же Ральф Хиксон хорошо относился к Лоис, а она была так рада толике душевного тепла, что не задумывалась о его источнике. Общение с ней доставляло удовольствие дядюшке, но больше никому в доме. Тетушка смотрела на нее искоса по многим причинам. Во-первых, осуждающее выражение на лице гостьи в первый вечер не стерлось из памяти Грейс: предрассудки, чувства и предубеждения английской девушки рассматривались как приверженность церкви и государству, которые в Америке считались следованием папистским правилам и рабской приверженностью жестокому, лишенному веры королю. Во-вторых, не оставляло сомнений, что Лоис остро ощущала отсутствие сочувствия со стороны всех членов семьи к старинной наследственной верности (как религиозной, так и политической), в которой сама она была воспитана. Больше того, Грейс и Манассия открыто проявляли враждебность ко всем близким сердцу Лоис понятиям и идеям. Даже случайное упоминание о маленькой старинной серой церкви в Барфорде, где так долго проповедовал и служил отец, мимолетный рассказ о трудностях, переживаемых родиной во время ее отъезда, или с детства усвоенная уверенность в непререкаемом авторитете короля нестерпимо раздражали Манассию. Если Лоис произносила что-нибудь подобное, кузен оставлял чтение – основное занятие дома, – вставал и, сердито что-то бормоча себе под нос, принимался нервно расхаживать по комнате. А однажды даже остановился перед ней и горячо потребовал не говорить глупости. Надо отметить, что его поведение значительно отличалось от саркастичной, презрительной манеры матери в отношении робких патриотических высказываний бедной племянницы. Грейс сама подстрекала ее – во всяком случае, на первых порах, пока опыт не научил девушку помалкивать, – выражать собственные мысли по спорным вопросам, а когда Лоис раскрывала сердце, набрасывалась с резкой бранью, рождавшей в душе племянницы враждебные чувства. В то же время сквозь гнев Манассии прорывалось столь искреннее и глубокое сожаление о том, что молодой человек считал заблуждением, что он горячо пытался убедить кузину в существовании двух сторон вопроса. Вот только подобный взгляд казался Лоис предательством по отношению к памяти отца.

Чем дальше, тем больше Лоис интуитивно ощущала дружеское расположение Манассии. Дома он бывал редко: возделывал землю, в качестве главы семьи вел небольшую торговлю, а когда наступал сезон охоты, подолгу пропадал в окрестных лесах, причем так мало заботился о безопасности, что наедине мать постоянно упрекала его в беспечности, хотя перед соседями хвасталась смелостью и мужеством сына. Лоис нечасто выходила из дома просто ради прогулки: как правило, женщины появлялись на улице только по делу, но раз-другой ей все-таки удалось бросить взгляд в сторону окружавшего город густого темного леса, где таинственно шевелились ветки, а ветры дули с такой неистовой силой, что приносили на улицы Салема доступный чувствительному слуху трубный звук сосен. По общему мнению горожан, древний лес изобиловал опасными животными и – что еще страшнее – скрывавшимися в чаще и постоянно замышлявшими кровавые нападения на христиан свирепыми индейцами, теми самыми дикарями с бритыми головами и раскрашенными лицами, которые, по их собственным признаниям и по общему убеждению, действовали заодно со злыми силами.

Порой старая служанка – индианка Натте – рассказывала Фейт, Пруденс и Лоис страшные истории о колдунах своего народа. Обычно беседы проходили по вечерам в кухне. В ожидании, когда подойдет тесто для домашнего хлеба, Натте сидела на корточках возле прогоревшего очага. Пылающие угли отбрасывали на лица причудливые тени, а она рассказывала свои жуткие истории. Красной нитью сквозь них проходило затаенное, но очевидно ощущаемое убеждение в необходимости человеческой жертвы. Веруя и дрожа от страха, бедная старуха рассказывала на ломаном английском языке свои сверхъестественные легенды и испытывала мстительную радость от ощущения власти над тремя невинными девушками, чей народ вверг ее в состояние рабства и превратил исконных хозяев земли отцов в вынужденных рыскать по лесам разбойников.

После подобных историй Лоис с огромным трудом заставляла себя по приказу тетушки выйти из дома, чтобы привести скот с расположенного на краю города общественного пастбища. А вдруг из-за куста ежевики вылезет двуглавый змей – тот злобный, коварный, проклятый слуга индейских колдунов с глазами в обоих концах длинного гибкого туловища, – который одним взглядом принуждает ненавидящих индейцев девушек бежать в лес в поисках краснолицего мужчины и, навсегда забыв веру и семью, умолять взять ее в жены? А еще, по словам Натте, колдуны прятали на земле злобные талисманы. Каждый, кто их находил, менялся до неузнаваемости. Добрые любящие люди становились безжалостными мучителями и приобретали способность причинять страдания по собственной воле. Однажды, когда Лоис осталась в кухне наедине с Натте, та шепотом высказала предположение, что такой злобный талисман когда-то достался Пруденс, и показала руки, изуродованные синяками от тайных щипков. После этого кузина стала внушать неподдельный страх.

Но не только индианка Натте и чувствительные девочки верили в невероятные истории. Сейчас они вызывают у нас снисходительную улыбку, однако в то время наши английские предки отличались ничуть не меньшей, хотя и не столь обоснованной склонностью к суевериям, поскольку жили в более понятном, привычном окружении, чем переселенцы, оказавшиеся в чуждой стране, среди нехоженых лесов Новой Англии. Самые вдумчивые священники не только верили в существование чудовищ вроде двуглавого змея и разного рода колдовство, но делали их темами проповедей и молитв. А поскольку трусость вселяет в нас жестокость, достойные и даже безупречные во многих отношениях люди из суеверия превращались в безжалостных преследователей любого, кто казался им исполнителем сатанинской воли.

Лоис ближе всех в доме дяди сошлась с Фейт. Почти ровесницы, кузины выполняли одни и