всей вероятности, я ступил на почву открытий, я старался сохранить все свое хладнокровие и спокойно ответил:

– Нечто подобное случилось в прошлой жизни мистера Винтерфильда.

Я остановился, будто из скромности и будто знал все в подробности.

Доктор не выказал любопытства услышать дальше.

– Я имел только намерение удостовериться, что говорю с человеком, который мне нужен. Теперь я вам сообщу, что не личный интерес побуждает меня отыскать мистера Винтерфильда, я действую от имени одного из своих старинных друзей. Мой друг содержит частный приют для умалишенных, это человек вполне честный, иначе я не был бы его другом. Вы понимаете, почему я обращаю ваше внимание на это?

К содержателям частных приютов для умалишенных в Англии вообще относятся в настоящее время с недоверием. Я прекрасно понял мысль доктора.

Он продолжал:

– Вчера вечером мой друг явился ко мне и сообщил, что у него в доме есть замечательный больной, на которого, как он полагал, мне интересно будет взглянуть. Это мальчик-француз, умственные способности которого с детства не достигли полного развития. Сильный страх, испытанный им, когда ему было лет тринадцать, ухудшил его состояние. «При поступлении в мой приют, – рассказывал мой друг, – мальчик не был ни идиотом, ни помешанным, это был случай, говоря профессиональным языком, недостаточного умственного развития; иногда в мальчике появлялась инстинктивная склонность ко злу и краже, но он никогда не впадал в бешенство. Мальчик особо заинтересовал моего друга, ласковым обращением он приобрел доверие и любовь ребенка, здоровье которого настолько поправилось, что уже появилась надежда на улучшение его умственного состояния, как вдруг случилось несчастье, уничтожившее все надежды. Бедняжка заболел лихорадкой, которая перешла в тиф.

Пока интересного для вас мало, но теперь, наконец, я сообщу вам замечательный факт.

Когда наступил тот момент, в который у больных с горячкой начинается бред, этот мальчишка вдруг пришел в себя и умственно выздоровел.

При этом изумительном сообщении я взглянул на него, сомневаясь, что он говорит серьезно. Доктор Уайброу понял меня.

– И я подумал то же самое, услышав это, – сказал он. – Но мой друг не обиделся и не удивился. Пригласив меня к себе, чтобы я лично убедился в его сообщении, он напомнил мне подобный случай, приведенный в статье «Физическая болезнь как умственный стимул», Cornhill Magazine за 1879 год. Статья не подписана именем автора, но название журнала, где она появилась, служит достаточной гарантией достоверности сообщения. Это подтверждение возможности подобного случая настолько возбудило мое любопытство, что я поехал в Сандворс к доктору, чтобы исследовать больного.

– И пришли к удовлетворительным результатам?

– Да, к вполне удовлетворительным. Когда я видел мальчика вчера вечером, он был в совершенно здравом уме, как мы с вами. Но в данном случае есть осложнение, о котором не упоминается в журнальной статье. Мальчик, по-видимому, совершенно забыл всю свою прошлую жизнь и помнил только события, произошедшие со времени начала болезни, принесшей с собою странное восстановление его умственных способностей.

Для меня это было разочарованием. Я надеялся почерпнуть какие-нибудь сведения из сообщений мальчика.

– Можно ли утверждать, что мальчик в здравом уме, если у него пропала память? – решился спросить я.

– В данном случае нет необходимости вдаваться в рассмотрение этого вопроса, – ответил доктор. – Как я уже сказал вам, мальчик забыл только события своей прежней жизни, то есть все относящееся к тому времени, когда его умственные способности были расстроены. Теперь, когда появились проблески здравого смысла, он впервые свободно применяет свои умственные способности. В его новой памяти удержалось сознание всего произошедшего с начала болезни. Вы не можете себе представить, как заинтересовала меня эта душевная болезнь, и не найдете ничего удивительного в том, что завтра после обеда, окончив визиты, я отправлюсь в Сандворс. Вы, конечно, недоумеваете, с какой целью я сообщаю вам подробности, интересные только для медика.

Не собирался ли он пригласить меня с собою в приют? Я отвечал кратко, высказав только, что эти подробности интересны для всякого, занимающегося изучением человеческой природы. Если бы он услышал, как бился у меня пульс в эту минуту, я думаю, он подумал бы, что и у меня начинается горячка.

– Приготовьтесь выслушать еще более удивительную вещь, – продолжал он. – По какой-то непонятной случайности одна из проделок мальчика до его поступления в приют на попечение моего друга касается мистера Винтерфильда. Это единственное объяснение тому, каким образом мог очутиться зашитым в жилет мальчика конверт с бумагами на имя мистера Винтерфильда, но без обозначения адреса.

Можете себе представить впечатление, произведенное на меня этими словами.

– Теперь вы поймете, – продолжал доктор, – почему я задавал вам такие странные вопросы. Я и мой друг – мы оба сильно заняты и редко посещаем так называемое общество. Ни я, ни он никогда не слыхали имени Винтерфильда. Так как некоторые из моих пациентов люди, имеющие большие знакомства, то я решился расспрашивать всех, чтобы передать конверт тому, кому он принадлежит. Вы слышали, как мистрис Эйрикорт – а она могла бы помочь мне – отнеслась ко мне, когда я упомянул о доме сумасшедших, и видели, как я напугал сэра Джона. Я считаю за большое счастье для себя, что встретил вас. Не поедете ли вы со мною в приют? И не сделаете ли еще одолжение: не привезете ли вы мистера Винтерфильда?

Последней просьбы я действительно не в состоянии был исполнить. Винтерфильд именно в то утро уехал из Лондона в Париж, и его адрес пока был неизвестен мне.

– В таком случае вам придется действовать от имени вашего друга, – сказал доктор. – Время очень дорого. Не будете ли вы так любезны зайти ко мне завтра в пять часов?

Я явился аккуратно в назначенное время. Мы вместе отправились в приют.

Нет надобности утомлять вас описанием того, что я видел у постели мальчика. Это было бы повторением слышанного мною. Тиф был в самом разгаре, а в минуты облегчения мальчик умно расспрашивал о лекарствах, которые ему давали, и вполне понимал ответы. Он раздражался только тогда, когда его уговаривали вспомнить то, что было до болезни, и тогда отвечал по-французски: «У меня нет памяти».

Но я могу сообщить вам известие, достойное вашего внимания. Конверт и заключающиеся в нем бумаги с надписью «Бернарду Винтерфильду» в моем распоряжении. Имя на конверте служит достаточным доказательством того, что пакет адресован именно к тому Винтерфильду, которого я знаю.

Содержатель приюта сообщил мне обстоятельства, при которых эти бумаги были открыты.

Когда мальчика привезли в приют, с ним приехали две дамы-француженки – его мать и сестра. Они сообщили, что знали