— Прекрати! — Гарольд покраснел от ярости. — Господи, я уже и забыл, как ты можешь взбесить человека.

— Видишь, а говоришь, что помнил.

Гарольд обессиленно прислоняется к стене. Мне немного смешно, но больше жаль его.

— Не беспокойся обо мне, Гарольд. Будем решать проблемы по мере их возникновения. Я голодна, значит, надо поесть. Потом решим, как быть.

Луис хорошо готовит, ничего не скажешь. Надеюсь только, моя очередь становиться к плите не придет — терпеть не могу возню на кухне. И тетя Роза выглядит сегодня намного лучше. Бартон с невозмутимым лицом о чем-то говорит с Луисом, Гарольд придирчиво и внимательно рассматривает Эда. Говоришь, на меня открыли сезон охоты? Так, может, и правда стоит вернуться в джунгли и покончить со всеми Монтоями, сколько их там еще осталось? Так и сделаю, потому что джунгли зовут меня.

Эд сжимает мои пальцы, я чувствую его тепло. Мне нравится сидеть рядом с ним, но… я не знаю, что с этим делать, потому что Луис вызывает у меня такие же чувства. Ладно, как-то дело в конце концов решится. Ну, в крайнем случае заведу себе гарем.

— Ты чем-то встревожена?

— Да так, мелочи. Вкусно, правда?

— Не меняй тему. Что у вас с Бартон произошло? Она сама не своя?

— Ты не поверишь.

— После всех наших приключений? Поверю, выкладывай.

Эд умеет слушать. Джунгли вытащили его на свет из клетки, построенной условностями и цивилизацией, все ненужное сползло с него, как змеиная кожа, и сейчас он настоящий. И уже научился отличать ложь от правды, даже если правда выглядит ложью…

— Это все объясняет. Если ваши матери были родными сестрами, ваше сходство понятно, вы же кузины. А вот насчет твоего кота… Знаешь, иногда я слышу шум леса, а иногда мне кажется, будто сижу у костра… Но мой кот, наверное, спит — хотя в том индейском поселке около Виль-Таэна в мое тело вошла какая-то сила, и… Просто, наверное, твой кот более нервный. Разберемся, Тори, нам нужно время.

— Поглядим. А с Куртом что станем делать?

— Думаю, нам надо…

От выстрелов разлетелось окно. Кто-то без устали строчит из автомата, летят щепки и стекло, а мы все уже под столом, и — все безоружны. Хотя у Бартон есть ножи… и мой нож при мне. А узоры в воздухе становятся осязаемыми и видимыми, я слышу бешеный стук сердец нападающих. Но мне надо сначала найти то сердце, которое я собираюсь остановить. Если откачусь к стене, то увижу стрелка…

— Тори, осторожно!

Это Гарольд. Ну чего ему не лежится на месте?

— Оставайся там, Гарольд!

— Нет, Тори!

Но он видит то, чего я не заметила. Кто-то пробрался в дом и стоит у меня за спиной, а я уже не успеваю обернуться. Зато Гарольд успевает вскочить — пуля уже летела, и Гарольд прикрыл меня. Пуля вошла ему прямо в сердце. Боже милосердный, нет! Как же это?

Я вижу молодое лицо — светловолосый парень, высокий и крепкий, с большим пистолетом. Поднимаю на него взгляд — и он отшатывается. Понимает, что я не оставлю его живым, достану, где бы ни спрятался. Я знаю его запах, знаю лицо — волчонок не так осторожен, как старый волк. Собственно, Педро я убила практически случайно — а вот с тобой, красавчик, ничего случайного не будет.

Стрельба прекратилась, и я потеряла из виду идиота мстителя, который пробрался сюда со своей дурацкой стрелялкой, дабы лично всадить в меня пулю — словно снайперская винтовка была бы не по-пацански. И, думаю, Бартон его больше не интересует.

— Гарольд!

А Гарольд мертв. Не будет ни прощального взгляда, ни последних слов — ничего не будет. Это жизнь, а не бразильский сериал, и случилось так, как обычно и случается в жизни — человек просто умирает, и все. Останется только моя память, и я запомню его таким, каким он был когда-то — высоким, красивым, пылким, опасным и бесконечно нежным. Но запомню и таким, каким встретила вчера — немного уставшим, властным, как старый лев, и любящим. Он любил меня все эти годы и взял себе мою смерть — вот почему у меня так непоправимо болит душа.

— Гарольд…

Я хочу, чтобы ты знал: я все помнила. И наши поцелуи на холодном Бруклинском мосту, и нашу первую ночь — здесь, в этом доме, и все другие ночи, когда ты с ума сходил от любви, и… Да, помнила. Но что теперь толковать? Я должна была сказать тебе эти слова полчаса назад, когда мы с тобой стояли у окна. Но не сказала. А продолжала наказывать тебя, потому что когда-то ты причинил мне боль. Теперь уж ничего не исправишь, и я просто сижу рядом, понимая, что все снова пошло прахом, мир рухнул, и жизнь начнет отрастать иначе. Только в ней не будет Гарольда. Уже совсем не будет.

Кто-то садится рядом и что-то говорит. А, Бартон… Я не слушаю ее — не хочу слушать. Я умею вот так — не слышать сказанного. И меньше всего хочу сейчас видеть и слышать Керстин Бартон.

— Тори!

Это Эд. Он поднимает меня с пола и несет куда-то, я вижу каких-то людей, которые наполнили мой дом. Луис ведет тетю Розу, испуганную и заплаканную, а я отчего-то совсем ничего не слышу. Словно смотрю немое кино. Весь мир превратился в немое кино, только мне больно его смотреть. И в вертолет мы все влезли абсолютно зря.

Комната большая, светлая, залита солнцем. Белые стены, белый потолок, белая мебель, белые занавески, белое шелковое белье — моя рука кажется совсем черной на фоне этой белизны. С белым был бы здесь явный перебор, если бы не большая золотистая ваза на полу с какими-то желтыми цветами. И если бы не он. Лежит около подушки и смотрит на меня глазами цвета меди с черными бездонными зрачками. Шелковистые черные усики, даже на вид бархатная шерсть, милый, слегка приплюснутый носик… Никогда не видела британских котов черного цвета.

Я не знаю, где нахожусь и как сюда попала. За окном океан, и мне бы надо встать и пойти посмотреть, куда я снова влипла, но мое тело отчего-то как ватное, а перед глазами ползут черные пятна.

— Ну, чего молчишь? Говори, что за дворец такой?

Британец щурится с высокомерным видом, потом поднимается и потягивается, выгнув спинку. Моя рука сама тянется погладить его, а он совершенно не против. Ну все, хорошего понемножку…

Я буквально сползаю с кровати. Меня шатает в разные стороны, кружится голова, и хочется пить, а графин с водой стоит на столике у двери. Я, конечно, доберусь до него — если придержусь за спинку кровати, потом за стенку. Но графин такой тяжелый, что я едва не плачу от отчаяния: не могу напиться, потому что нет сил налить себе воды! Да что ж такое, черт подери!

Я осторожно открываю дверь и выглядываю в коридор. Сзади раздается тяжелый мягкий звук — это кот спрыгнул на пол. Коридор тоже белый. Мне никогда не нравилась мода на белые стены, но сейчас их цвет тревожит меня меньше всего: я в незнакомом доме, в чужой рубашке и, похоже, снова влипла в неприятности. Коридор длинный, но вот есть кресло около одной из дверей, и я могу отдохнуть.