На ее вопль сбежалась прислуга.

— Elle m’a cousuе а mon lit! Elle m’a cousuе а mon lit! — кричала Мария Шотландская. (Она пришила меня к постели! Она пришила меня к постели!) Её успокоили и объяснили, что ничего такого графиня не делала.

С тех пор королева больше не пыталась похитить расположение старого графа.

Приблизительно годом позже граф перевез узницу из своего замка в новый четсвортский дом графини. По приезде он, улыбаясь, показал ей наборный пол, уложенный по настоянию супруги, — в виде шахматной доски из плит черного и белого мрамора.

Королева вздрогнула, вспомнив плачевную участь юноши, которому подарили такой же клетчатый плащ.

— Здесь я не пойду, — сказала она.

Граф посмотрел на нее, словно не понимая, в чем дело. Когда вскоре выяснилось, что все входы в дом выложены черно-белым шахматным узором, королева заявила, что останется на пороге. Чего только не делал бедный граф — даже рвал на себе седины (и без того нечастые), но королева упорно отказывалась идти по клетке. Ей вынесли стул, на который она тут же села и осталась мокнуть под дербиширским дождем, пока граф не позвал рабочих, и те не вырыли все мраморные плиты.

— В чем же дело? — допытывался граф у шотландской и французской прислуги, но получал в ответ только недоуменное молчание.

Королева никогда не думала, что жизнь может быть так пуста.

Сколько стараний было положено, чтобы прибрать к рукам тот или иной европейский трон, женить на себе того или иного влиятельного вельможу, — и все без толку; и каждый раз Марии чудилось звонкое «чик-чик-чик» Елизаветы, кромсающей нити ее усилий, и тихое «штоп-штоп-штоп» графини, зашивающей ее в канву темницы-Англии. Однажды вечером она рассеянно глядела на вышитую шпалеру у себя в комнате. Вышивка изображала античную даму в окружении челяди, застигнутую ужасным бедствием. Взгляд королевы упал на одну из служанок античной дамы — несчастная убегала, панически воздев руки. Дыханием ветерка шпалеру то и дело раскачивало в опасной близости от стоящей на сундуке свечи, отчего казалось, будто вышитая фигурка жаждет броситься в пламя.

«Она устала, — подумалось королеве. — Устала быть втиснутой в канву отчаяния и бессилья».

Королева привстала и, незаметно для слуг, слегка придвинула подсвечник к полотну. Еще одно дуновение ветерка — и вышивка загорелась.

Увидев лижущее ткань пламя, фрейлины разом вскрикнули, а придворные принялись раздавать друг другу команды. Они умоляли королеву покинуть комнату, скрыться от опасности, но госпожа оставалась недвижимой, точно алебастровая статуя. Она не сводила глаз с вышитой фигурки, глядя, как та исчезает в пламени.

— Вот! — прошептала королева фрейлинам. — Отныне она свободна.

На следующий день Мария Шотландская сказала своей служанке:

— Теперь я знаю, что делать. Принеси мне красного бархату — самого яркого, какой только найдешь. И шелковых нитей — багряных, как предрассветное зарево. С тех пор неделя за неделей сидела королева у окна. В руках у нее лежал алый бархат, и расшивала она его багряным, как заря, шелком.

Когда же фрейлины спросили, что она делает, королева с улыбкой ответила, что вышивает прекрасное пламя.

— Прекрасное пламя, — сказала она, — может столько всего уничтожить — тюремные стены, что тебя держат, нити, что спутывают по рукам и ногам.

Спустя два месяца королеву Шотландии арестовали по обвинению в государственной измене. Ее письма нашли в бочонке из-под эля, регулярно поставляемого в усадьбу. Марию судили и приговорили к смерти. Утром в день казни она взошла на эшафот. На королеве было черное платье и белое, до пола, льняное покрывало. Когда ее раздели, под платьем оказалась нижняя юбка из алого бархата, расшитого пляшущими языками пламени. Королева улыбалась.

Графиня Шрусбери пережила ее на целых двадцать лет. Она выстроила много крепких домов, которые украсила собственноручно вышитыми сценами из жизни Пенелопы и Лукреции. Сама графиня была благоразумна, как Пенелопа, и чтима, как Лукреция. В последующие века ее дети и дети их детей становились графами и герцогами Они правили Англией и обитали в живописных поместьях средь обширных парков и богатых угодий. Многие из них существуют и поныне.

Этот пересказ известной североанглийской притчи взят из «Истории Короля-ворона для детей», написанной Джоном Уотербери, лордом Портишедом. Сходство с другими легендами, которых великого правителя посрамляет ничтожнейший из его подданных, заставляет ученых сомневаться в ее подлинности.

Много лет назад на поляне в камбрийском лесу жил углежог. Был он беден, если не сказать, нищ. Одежда его со временем износилась, а сам он делался черен от пыли и копоти. Ни жены, ни детей он не нажил, и только поросенок по кличке Уголек скрашивал его суровый быт. День-деньской проводил углежог на поляне, где всего-то и было хозяйства, что дымящаяся куча угля, присыпанная землей, и шалаш, выстроенный из валежника и дерна. Но углежог не унывал и радовался жизни — во всяком случае, пока его не трогали.

Однажды летним утром на поляну выскочил олень. Вслед за ним показалась большущая стая собак, а чуть погодя и толпа всадников с луками. Несколько мгновений на поляне стояли гвалт и сумятица: ничего было не разобрать за конским топотом, лаем своры и звуками охотничьих рогов.

Потом, так же внезапно, как появились, охотники исчезли в лесу — все, кроме одного.

Углежог огляделся. Ровная лужайка вокруг превратилась в грязное месиво, от шалаша ветки на ветке не осталось, а разворошенная куча угля полыхала огнем. Не помня себя от ярости, повернулся он к незнакомцу и принялся осыпать того отчаянной бранью.

Впрочем, охотнику было не до него. Он давно ускакал бы с остальными, когда б не Уголек, который с визгом носился у лошади под ногами и никак не желал отставать. Одет незнакомец был во все черное, но с изыском, на ногах у него красовались сафьяновые сапоги, а лошадиная сбруя блистала самоцветами. Это был не кто иной, как Джон Аскгласс, именуемый Королем-Вороном, правитель Северной Англии и части Иных Краев, величайший из магов, каких рождала земля. Но углежог, чьи познания о мире за пределами поляны были весьма скудны, ничего этого не знал. Он видел лишь, что всадник не обращает на него внимания, и не на шутку разозлился.

— А ну, отвечай! — прокричал углежог охотнику.

Через поляну тек ручей. Джон Аскгласс посмотрел на воду, потом на Уголька, который все сновал туда-сюда меж копытами лошади, протянул руку и превратил поросенка в лосося. Лосось высоко подскочил, нырнул в воду и уплыл. Затем и Джон Аскгласс исчез в лесной чаще.

Углежог проводил его взглядом, посокрушался и побрел к угольной куче. Там он прибил огонь и, как мог, восстановил насыпь. Как известно, куча угля, пострадавшая от собачьих лап и конских копыт едва ли сохраняет прежний вид. Углежогу слезы навернулись на глаза при виде поруганного детища.