Тем не менее большинство нынешних крупных государств-кредиторов до сих пор предпочитают избегать столь откровенных попыток применения геоэкономических инструментов – скупка суверенных обязательств Коста-Рики ради отказа от признания Тайваня служит исключением, а не правилом. Применительно к Китаю нет никаких доказательств того, что наблюдаемые изменения в инвестиционном портфеле китайского государства вызваны чем-то иным, кроме желания избежать финансовых потерь; в худшем случае конкретные изменения сопровождались заявлениями официальных лиц, призванными обозначить политическую позицию и передать Вашингтону то или иное сообщение.

Причина, на которую чаще всего ссылаются, объясняя, почему масштабные продажи маловероятны, следующая: это экономически нерационально, поскольку скажется на стоимости активов продавца. Однако тут мы видим стремление взглянуть сквозь «экономические очки» на вопрос, который вполне может определяться геополитическими интересами. Большинство не обращает внимания, когда страны тратят миллиарды долларов на разработку и развертывание систем вооружений. Если, скажем, президент России Владимир Путин намерен вложить 100 миллиардов долларов в ослабление способности НАТО и ЕС проецировать свой потенциал, почему считается сугубо рациональным потратить эту сумму на оружие, которое вряд ли изменит баланс военной силы в регионе, но признается нерациональным израсходовать те же средства на ослабление способности нового правительства Украины брать кредиты по разумным ставкам и, соответственно, противостоять российским требованиям? Для многих государств, если целью инвестиций являются геополитические, а не чисто экономические результаты, далеко не очевидно, что инвестиции в оружие и технику – правильный и разумный выбор.

Есть основания надеяться, что по мере интернационализации юаня и перехода Китая в статус страны, суверенным долгом которой частично владеют суверенные кредиторы, перспектива взаимовыгодности может и далее увеличить стоимость геополитически мотивированных операций с государственными долгами. Важный шаг в этом направлении был сделан в апреле 2013 года, когда Австралия объявила, что переводит 5 процентов своих валютных резервов в юани.

Впрочем, рост резервов и скупка государственных обязательств по-прежнему означает возможность расширения геополитического влияния. Возьмем, к примеру, заявления китайских официальных лиц в первом полугодии 2015 года с изложением планов по превращению резервов страны в ряд внешнеполитических проектов, включая «новую инициативу Шелкового пути» и Азиатский банк инфраструктурных инвестиций[373]. Концентрация госдолга США (и, в меньшей степени, еврозоны) во владении нескольких государств-инвесторов содержит определенные риски и обнажает уязвимости, которые неразрывно связаны с геополитическими последствиями. Пусть даже «оптовая распродажа» обязательств США аналогична взаимно гарантированному ядерному уничтожению (а посему крайне маловероятна), в ситуации, когда любой кредитор располагает достаточно значимой долей государственных облигаций в конкретном секторе, это может привести к нежелательным последствиям для рынков без ущерба для экономических интересов кредитора – причем такие действия могут совершаться вовсе без дурных намерений.

В 2006-м, а затем в 2008 году Россия приостановила поставки газа в Европу на фоне политического спора. В целом, Россия озвучивала эту угрозу или задействовала ее более пятидесяти раз после распада Советского Союза[374]. Отчасти стратегия Кремля по созданию «Новороссии» заключалась в подкреплении дипломатических усилий сделками и инвестициями в ключевые сырьевые секторы. В феврале 2013 года «Газпром» приобрел полный контроль над государственной газовой компанией Армении, которую переименовали в «Газпром Армения». В апреле того же года компания заплатила 1 доллар за газовую компанию Кыргызстана, которая стала называться «Газпром Кыргызстан». По мнению аналитиков, эти действия носили геополитический характер. «Какова экономическая составляющая покупки „Газпромом“ газовой сети Кыргызстана? Понятно, что цель была стратегической», – заявил профессор Колумбийского университета Александр Кули[375]. Газовые сделки сопровождались аналогичными государственными инвестициями в атомный, гидроэлектрический и нефтехимический секторы по всему «ближнему зарубежью»; один бывший киргизский депутат даже посетовал, что эти операции превратили Киргизию в «клиентское государство Кремля»[376].

Все чаще Москва расширяет эти операции за пределы своего «ближнего зарубежья». Россия быстро становится «ядерным „Уолмартом“ Ближнего Востока», по выражению одного эксперта, позиционируя себя в качестве основного поставщика (без обязательств) ядерных технологий для региона[377]. После заключения комплекса соглашений в атомной сфере с Египтом, Иорданией, Алжиром и Саудовской Аравией Россия в апреле 2015 года заложила фундамент первой АЭС в Турции. Для России эти сделки частично лишены, кажется, коммерческой логики[378]. Но для государств, принимающих российские ядерные технологии, такой способ дешевле и быстрее западных альтернатив, и, в отличие от США и других западных партнеров, в данном случае никто не выставляет обременений в форме условий нераспространения[379].

Тенденция использовать энергоносители и другие товары для геополитического давления не присуща исключительно России. На самом деле многие из упомянутых государств Центральной Азии компенсируют давление России за счет энергетических контрактов с Китаем. За неделю до подписания соглашения о Евразийском экономическом союзе в мае 2014 года президент Казахстана Нурсултан Назарбаев объявил о заключении комплекса энергетических сделок с Китаем. Назарбаев на совместной с председателем КНР Си Цзиньпином пресс-конференции подтвердил, что «Казахстан и Китай сходятся во взглядах по многим вопросам», и, явно посылая сигнал Москве, прибавил, что «обе стороны намерены отстаивать право каждой страны выбирать собственный путь развития»[380].

Сам Китай пока не проявлял очевидного стремления использовать свой экономический потенциал для конкуренции с Россией в геополитическом пространстве Центральной Азии[381]. Однако из комментариев глав стран региона следует, что такая возможность отнюдь не исключается[382]. При этом Пекин не чурается использовать энергетические и сырьевые товары в качестве инструмента геополитики в других регионах планеты. В 2008 году Китай ввел запрет на экспорт редкоземельных элементов, чтобы выразить недовольство политикой соседних стран в Южно– и Восточно-Китайском морях. В 2012 году, снова на фоне роста напряженности в Южно-Китайском море, председатель правления Китайской национальной корпорации морской нефтедобычи Ван Илинь охарактеризовал глубоководные буровые установки как «мобильные национальные территории и стратегическое оружие»[383].