Да. Вот. — Он проковылял по комнате, двигая согнутыми в локтях руками.

— Что это?

— Да! Да. Давай, давай. Черт.

— Вы все время двигались?

— Да!

— Вам приходилось все время двигаться, чтобы не замерзнуть?

— Да, еще бы, да, конечно.

— Ясно. И возвращались — куда? На базу? Во времянку? Как можно скорее?

— Да, да.

— Роберт! А есть, гребаный батон, пардон, что ты говоришь, ебт, как ты знаешь птички, птички.

— О, точно! Прекрасно!

— Гребаные, пардон, птички, пиджаки, вот.

Шон стал раскачиваться на сиденье, морщась в попытках вспомнить слово.

— Вы спрашиваете про пингвинов, Шон?

— Точно, ебт, да, пардон, пинг, пинг.

— Пингвины.

— Пингвины. Да, плять. Пардон.

— Вы видели пингвинов, Роберт?

— А, да. Нет. Ант, ант. Да. Я, нет. — Он очертил в воздухе круг, указав сначала наверх, а потом куда-то вниз.

— В Антарктиде ведь живут пингвины, правда?

— Черт! Да. Да! Но я, нет. Нет.

— Их нет там, где вы работали?

— Да, да, конечно. — Он снова обрисовал круг и указал куда-то внутрь него.

— А, это карта? Антарктиды? И вы работали где-то южнее?

— Верно!

— И пингвинов там не было?

— Нет, нет. Еще бы. Нет.

— Слишком холодно для гребаных птиц, пардон. Да?

— Роберт, у вас дома есть карты Антарктиды?

— Еще бы, да.

— Может, принесете в следующий раз, чтобы показать нам? И еще какие-нибудь фотографии. Мы хотим побольше узнать о работе на Южном полюсе.

Роберт пожал плечами и кивнул. Амира поблагодарила его, но он поводил рукой перед лицом.

— Нет. Нет. Но, но. Трудно. Сейчас. Слова, сейчас. — Он надул щеки и выпустил изо рта воздух.

— Трудно говорить, Роберт. Я знаю. Не получается выразить свою мысль словами?

— О да, верно!

— Еще как, ебт.

Роберт медленно потер лицо. Он повернулся, чтобы сесть, и потерял равновесие. Стал клониться на сторону, и уже казалось, вот-вот упадет, как тут к нему подскочила Рейчел, подхватила его и усадила на стул. Никто не проронил ни слова. Ветер гулял в голых ветвях деревьев за окном, и их тени ползали по полу.

6 |

— Нет, сейчас мы пройдемся по числам, хорошо?

— Номер семь?

— Нет, восемь. Под номером семь был Блетчли-парк. Шифровальная школа. Все помнят Блетчли-парк?

— О да, славно. Верно, точно.

— Итак, номер восемь: как звали жену Шекспира?

На этой неделе Амира арендовала помещение на более долгое время и начала с викторины. Танцоров она попросила прийти попозже, после перерыва. Ей казалось, что пациентам пойдет на пользу смена ритма. Занятия по движению шли хорошо, но требовали большого напряжения. Она опасалась, что подопечные будут противиться танцевальной терапии, но на деле все получилось совсем иначе. Люди искали свои способы двигаться. Чудес не происходило, но иногда упражнения будили эмоции. Приблизительно на такое воздействие Амира и рассчитывала, но все равно испытывала смешанные чувства. Будоража этих несчастных, возможно впустую, она ощущала себя манипулятором. Из головы не выходили слова, сказанные сестрой Полин: она хочет вернуться к полноценным урокам с логопедом.

Викторина, однако, была принята благосклонно. Вопросы вызывали шум и суматоху, и Амира сомневалась, что подает их правильно. Но главной целью занятия была работа в парах, и она удалась.

— Итак, жена Шекспира. — Амира оглядела комнату.

Шон пытался произнести имя. Мэри уверенно улыбалась, а Рэймонд жестом побуждал ее говорить вслух.

— Кто ответит? Мэри?

— Энни кот и фея котофей, — произнесла Мэри, откладывая ручку и аккуратно соединяя ладони.

— Попробуйте еще раз, Мэри. Думаю, у вас почти получилось дать правильный ответ.

Мэри терпеливо взглянула на нее, словно ждала, когда ее поймут.

— Нет-нет-нет! — внезапно выпалил Шон. Он хотел сказать свое слово.

— Шон? Шон и Венедикт, у вас есть что сказать?

— Много, много, много, ебт, пардон. — Каждый раз, когда у него, несмотря на все усилия, вырывалось ругательство, Шон слегка тряс головой.

Венедикт смотрел на него.

— Думаю, Шон есть хороший ответчик, — сказал он.

— О, это верно, славно, — поощрительно произнес Рэймонд.

— Ма. Миссус. Миссус!

— Что вы говорите?

— Миссис Шейку-пир!

— Миссис Шекспир, верно, славно! Славно!

|

Сара приехала домой на неделю и попросила разрешения съездить с Робертом на занятие. Выходя из дома, они замешкались и опоздали на автобус. Роберт кипел от ярости. Автобус ушел раньше, но когда Сара упомянула об этом, он не обратил на ее слова внимания. Она все равно оказалась виноватой. Пришлось полчаса дожидаться следующего автобуса, в такой холод. Он никогда не умел ждать.

Анна смотрела, как они сидят бок о бок на остановке, втянув головы в плечи, как угрюмые подростки. Это напомнило ей, как Сара всегда ненавидела ездить в школьном автобусе, как злилась на Анну за то, в первую очередь, что они переехали в новый дом в глухомани, за то, что у них не было машины, как обижалась, что отец вообще никогда не появляется дома. В те годы в ней бурлило много ярости. Она выражала ее в основном молчанием и хлопаньем дверьми и в знак протеста красила волосы в черный цвет.

Сара заговорила первая. Она спросила Роберта, как ему нравятся групповые занятия и что они делают сейчас. Он театрально вздохнул, выразительно глядя на часы и как бы отвечая, что они опаздывают.

— Хорошо, папа, я поняла. Расскажи мне о группе.

Он надул щеки и покрутил руками, как делал, когда имел в виду: не знаю, трудно объяснить, что ты хочешь от меня услышать? Она спросила, приятные ли у него одногруппники, и Роберт пожал плечами.

— Нормально, — произнес он. — Нормально.

Фрэнк тоже спрашивал об этом, когда звонил в последний раз. Есть ли польза от посещений группы? Ты заметила, чтобы у отца улучшалась речь? Похоже, он намекал, что это какие-то подозрительные занятия. Кому-то выгодно морочить больным людям головы. Анна сомневалась, что некто решил организовать встречи инвалидов из какой-то корысти.

Улучшений речи нет, ответила она Фрэнку, и он произнес: «Вот о чем я и говорю» — тем гневным тоном, каким всегда намекал, что оказался прав.

У Сары были те же вопросы. Она давно не приезжала домой. На работе завал, и вырваться трудно. Но она призналась, что ей тяжело видеть Роберта таким: нерешительным и запинающимся, постоянно повторяющим всего несколько фраз. Смотреть, как лицо отца искажается от ярости, когда он не может донести свою мысль. Как он все время нетерпеливо отворачивается от собеседника. Анна возразила, что не замечала ничего такого, и Сара ответила: конечно, она и не надеялась, что мать заметит.

— Я слышала, вас там заставляют танцевать, папа?

Роберт резко мотнул головой.

— Нет, нет, нет. Не танец. Нет. Движение. Движение.

Анна знала, что для него это