Путешественники вскоре вышли на главную площадь деревеньки. Народу там набралось – море. Все пели, танцевали и визжали от удовольствия. На площади были расставлены большие брикеты из золотистой соломы, они заменяли скамейки. В них как в гнёздах копошились дети, отдыхали старики и старушки, попивая тёплое янтарное пиво и лимонад. Тут же хироманты[228]и предсказатели[229]колдовали, рассматривая руки прелестных простолюдинок. Девушки слушали, делали испуганные глаза, но вскоре убегали веселиться дальше.

Вдоль стен домов, украшенных нарядными ставеньками,[230]в театральных позах стояли причудливо одетые придворные охотники, они держали на рукавицах крупных соколов и филинов. Филины таращили глаза и вздрагивали от каждого резкого звука. Охотники тоже таращили глаза и раздували ноздри, им хотелось, есть, пить и танцевать. Но им нельзя, им полагалось демонстрировать птиц. Охотников было жалко, птиц ещё больше.

Миновав центральную площадь, путешественники вышли на совсем маленькую рыночную площадку. Здесь тоже царило веселье, здешние продавцы пытались продать изделия местных ремесленников – сладости, кружева, деревянные игрушки, венки из цветов. Мама с бабушками остановились рядом с искусными кружевницами, которые ловко плели кружева при помощи палочек и ниточек. Выходило симпатично. Засмотревшись, они чуть не попали под ходули,[231]на которых энергично, семимильными шагами разгуливал весёлый оборванец.

В это время Алька, Василиса, Рибаджо и Леонардо учились стрелять по мишеням из лука. Кешка тоже освоился и летал сам по себе. В данный момент он с интересом наблюдал за театральным ритуалом[232]изгнания нечистой силы из бесноватого.[233]Бесноватый бился о землю, плевался и орал что было мочи, хватался за живот. Рядом от отчаяния рвал на себе волосы его отец, а несколько монахов[234]читали молитву.

– Дикие люди! – сокрушался Кешка. – О – хо – хо – нюшки – хо – хо! Средневековье, ёжь твою медь! Темнота и невежество!

Посмотрев ещё немного, Кешка не выдержал и заорал во всё попугаичье горло:

– К врачу его тащите! У него живот болит! Дайте ему унитаз или просто горшок!

Бесноватый, услышав Кешкин вопль, затих и с удивлением посмотрел на попугая.

– О! – удивился Кешка. – Тьфу! Симулянт!

Попугай вспорхнул и полетел искать Васюшку. Полетел вовремя, потому что солнышко уже садилось. День заканчивался. Надо было возвращаться домой.

К этому времени путешественники собравшись все вместе, ждали Кешку. Когда попугай прилетел и по привычке уселся Василисе на плечо, бабушка Лючия обратилась к Леонардо:

– Лео, ты обещал познакомить нас со своей подружкой. Пора.

Леонардо замер, как будто прислушивался к чему-то. До мамы, бабушек и детей донеслись нежнейшие звуки лютни.[235]

– Нам туда, – Леонардо вытиянул руку в сторону одного из переходов. – Идите на звуки музыки. Она там.

Музыка указала правильную дорогу. Путешественники быстро добрались до ступенек, на которых сидела элегантная синьора в синем бархатном платье и лёгкой едва заметной накидкой на шелковистых волосах, она играла на старинном струнном инструменте и что-то тихонько напевала.

– Лиза, – Леонардо едва коснулся пальцами плеча девушки. – Познакомься это мои друзья из будущего…

Девушка обернулась и улыбнулась.

– Джоконда! – тихо вскрикнула бабушка Васюшки.

– Мона Лиза! – всхлипнула мама и растроганно зашмыгала носом.

– Вы узнали её, – обрадовался Леонардо. – Это Лиза Герардини, жена моего друга, торговца шёлком из Флоренции Франческо дель Джокондо. Её портрет я недавно закончил. Так вы не обманули меня?! Он действительно дошёл до вашего времени. Я счастлив…

Бабушка Лючия осторожно погладила Леонардо да Винчи по щеке:

– Какой ты глупый, мой мальчик! А ещё гений! Ты одно из лучших воспоминаний на этой земле, разве можно тебя обмануть!

– Нет, вы видели этого глупца?! – возмущалась бабушка Лючия, сидя на кухне и с удовольствием поедая испечённый бабушкой Василисы курник.[236]

– Он думал, мы его обманываем! Гений тоже мне! Но хорош! Правда, хорош?!

– Кто хорош? Курник или Леонардо? – искренне удивился Кешка.

– И тот и другой хорош! – бабушка Лючия с удовольствие облизала ложку и попросила добавки. – Хорошо, однако, Рибаджик, тебя здесь кормят! Твой дед Фабрицио меня такими разносолами[237]не балует. То-то ты не хочешь возвращаться. Ну, я тоже, так и быть, ещё погощу. Тем более у нас впереди ещё два знакомства: со сварливым[238]Микеланджело и красавчиком Рафаэлем.

– Почему сварливым, бабушка Лючия? – спросил Алька.

– Трудный был ребёнок, непослушный, насмешник. За что был неоднократно бит отцом, а потом и товарищами. Но талантище! У колыбели мальчика стояли и поцеловали в лоб аж три богини – богиня мудрости, искусства и ремёсел Минерва, бог искусств – Аполлон, богиня поэзии – Муза. Каждый старался перетащить его к себе. Но он всех утешил, везде преуспел и в скульптуре, и в живописи, и в архитектуре, и в поэзии. А вот умыть лицо, которое у него вечно было в угольном карандаше и мраморной пыли или поменять одежду, заляпанную красками, ему было трудно. Микель не знал слова «развлечение» и слово «удовольствие», он знал только слово «наслаждение». И получал его от работы с камнем.