— Ох, ничего ж себе! — услышала я чей-то веселый голос. Рядом со мной стояли два студента в таких же толстовках Доку, как моя.

— Правда же, улет?! — сказал один другому. — А представляешь, надули бы рядом такую же огромную жопу?!

— Дождись Дня жопы, и будет тебе счастье, — ответил второй.

Я не могла удержаться и рассмеялась.

Парень наклонился над мешком, наполненным поролоновыми шапками-мозгами разных цветов. Он выбрал оранжевую и надел себе на голову, а затем церемонно поклонился мне:

— Приятно познакомиться, я — Нив.

— Михаль.

— Возьмешь себе розовый, или ты феминистка?

— Но я вообще-то собиралась…

— Умоляю, не бросай нас в этой юдоли печали.

Я колебалась, не зная, что сказать.

— Надевай! — Нив протягивал мне шапку-мозг нежно-зеленого цвета, а потом достал откуда-то из мешка небольшое зеркало. Я вздрогнула, увидев себя без грима на фоне изогнутой стены пансионатского корпуса. Во время своих прогулок я часто смотрелась в карманное зеркальце, чтобы проверять, как обстоят дела с макияжем, и привыкла к тому, что из зеркала на меня смотрит старуха.

— Неужели не нравится? — спросил Нив, увидев мое испуганное лицо. Я поняла, что должна немедленно взять себя в руки и играть. Разве не этим я занималась все это время в «Чемпионе»?

— Не, ну только не зеленый, — сказала я, немного глотая слова, как это делают общительные студентки. — В этом зеленом я как Шрек, ну правда.

— А, так вот вы где! — раздался веселый возглас у меня за спиной. Я обернулась. Передо мной стояла Уриэлла. Огромная шапка-мозг сползала ей на глаза. — Мы ведь не знакомы? — сказала она, протягивая мне пачку флаеров.

— Кажется, нет, — ответила я.

— Ну, поехали! — сказал Нив.

Мы направились к небольшой площади, у которой была устроена сцена. Там уже стоял Зобак в самом жутком и великолепном из своих костюмов и проверял микрофон: «Раз, раз, раз». Афиши по обоим краям сцены приглашали желающих на лекцию «Мозг — изумруд золотого возраста». Зобак был в ярко-зеленом пиджаке с петлицами и эполетами и лиловом галстуке, сияющем как неоновая вывеска. За время моего пребывания здесь я заметила, что от лекции к лекции костюмы доктора становились все ярче и безумнее. В общем-то, он ничем не отличался от пожилых Элвисов, которые выступают на каждом углу в Лас-Вегасе. К тому же он явно перебарщивал с гримом: лицо у него было розовым, как у куклы.

Приятель Нива (его звали Одед) притащил откуда-то ящик с брошюрками и бутерброды с соком на всех. Я уже сто раз могла бы сбежать от этой компании, но мне почему-то не хотелось. Впервые за весь последний год я стояла так близко к живому человеку. В своих командировках я не стремилась ни с кем знакомиться, это бы мне мешало, а все время, что я изображала здесь старуху, и вовсе не позволяла никому приблизиться, боялась, что грим заметят. Каким удовольствием оказалось быть рядом с людьми, ощущать ореол из тепла, запаха и еще чего-то очень человеческого, чему нет названия.

Мы слушали длинную лекцию, потом довольно быстро сбыли весь запас шапок. Потом нас послали помогать старикам заполнять опросники психологического исследования, цель которого я так и не уяснила.

К моему столу подошла Ципора Бермингер.

— Часто ли вы покупаете новые вещи? — спросила я.

— Нет, — твердо отвечала Ципора, кутаясь в шарф, с которого забыла снять ценник.

— Сожалеете ли о совершенных покупках? Пытаетесь ли их обменять?

— Нет. С чего бы это. Никогда!

…

— Анкеты закончились! — объявила Уриэлла, сидевшая рядом со мной. — Все, отпахали. Пошли посидим на крыше!

Я и не заметила, что день, который я собиралась провести в одиночестве, подходил к концу.

— Точно, на крышу! Пока солнце не зашло, — подхватил Нив.

Через пожарную лестницу мы вышли на крышу одного из корпусов. Здесь все еще было тепло. Мы уселись на широком бортике.

— Давно волонтеришь? — спросил меня Нив.

— Нет, совсем недавно.

— А где учишься?

— На педагогическом, — ляпнула я первое, что пришло в голову.

— А почему работаешь здесь, а не с детьми?

— Дети — отстой, — ответила за меня Уриэлла. — Со стариками в тысячу раз интересней.

— Тоже мне интерес, — усмехнулся Нив.

— Нет, правда. На старом лице все написано, а молодое — как резиновое.

— Поменяешь свое резиновое на старое? — заржал Одед. — Сделай пластику с морщинами. Тоже станешь интересной.

Уриэлла хотела возразить, но махнула рукой:

— Ладно, не веришь мне — не надо. Мне правда нравятся старые лица.

— Ну да… Морщинки-лучики, мудрость, доброта, приятие… Знаешь, что меня реально бесит? — Одед и в самом деле злился уже по-настоящему. — То, что правду о стариках нам не говорят.

— Это как? — удивился Нив.

— Вот у меня, например, дед был дико глупый, хоть и главный экономист. Просто по-человечески глупый — это все в семье знали. При ясной голове мог такую хренотень понести, что блевать хотелось. Ну и где она, его мудрость, а? И с добротой та же фигня. У добрых она есть, а у злых к старости не появится. Но это никто не признает почему-то. Прям мировой заговор.

— И я, значит, в нем участвую? — сощурилась Уриэлла. — Ну и на кой мне это нужно, по-твоему? Мне что, платят?

— Не платят. Ты просто собираешься дожить до старости, вот тебе и выгодно рассказывать эти отстойные майсы.

— А ты не собираешься?

— He-а… Я в Мексику уеду. Или в Чили. Там все честно. Съел все зубы — сдох в пятьдесят.

Я почувствовала, что голодна. Хотела уже открыть рюкзак и достать бутерброд и бутылку с соком, но вспомнила, что там вещи Стеллы. А вдруг кто-нибудь из этой веселой компании увидит парик и начнет задавать вопросы? Я отвернулась, поставила рюкзак на перильца, ограждающие бортик крыши, и стала шарить в нем рукой. Рюкзак вдруг выскользнул у меня из рук и полетел вниз.

— Давай сбегаю, принесу, — сказал Нив.

— Да ничего, я сама. — Не хватало только, чтобы Нив увидел все, что могло оттуда высыпаться. Какого черта я взяла с собой парик, грим и весь этот маскарад! Только теперь я осознала, как подозрительно он выглядит в рюкзачке студентки.

Я перегнулась через бортик, чтобы увидеть, куда именно упал рюкзак, но на асфальте валялись лишь осколки бутылки из-под сока, рюкзака не было.

— Так вот же он! — Уриэлла указывала на балкон этажом ниже. — Смотри, как аккуратненько лежит: прямо под нами.

К счастью, это был общественный балкон, на который можно было выйти прямо с лестничной клетки. Я сбежала вниз и увидела, что рюкзачок раскрыт и несколько мелких предметов выпали из него еще во время полета. Бутерброд, видимо, как и сок, упал вниз: на балконе его не было. Зато там были кошелек и расческа, застрявшая у перил. Одежда и парик остались в рюкзаке, я облегченно вздохнула, но тут же почувствовала, что по спине словно холодной ладонью провели. Паспорт! Он приземлился на наклонную стену — одну из граней корпуса-комка, и тем, кто жил за треугольным окном, ничего не стоило протянуть руку и взять его, а заодно и дополнительный вкладыш, белевший чуть поодаль. Хуже и быть не могло: у того, кто поднимет бумаги, в руках окажутся сразу два документа — подлинный, на Михаль Долев, и поддельный, на старуху Стеллу. Этот вкладыш я смастерила собственноручно на компьютере и распечатала на обычном цветном принтере. Бумажка кое-как могла сойти за настоящий документ, если не вынимать ее из-под мутноватого пластика обложки. Я лишь раз предъявляла паспорт в аптеке, но ни в каком более серьезном месте никогда не решилась бы его показать. И вот они, обе бумажки — на виду, словно карты беспечного игрока.