С удивленьем видит бард: Этакое чудо – Шубы движутся в ломбард, А пальто – оттуда…

Но весна капризна. Снова дует суровый ветер, настают холода… правда, уже ненадолго.

Неожиданно на бирюзово-синей Неве появляются белоснежные обломки льда, целые ледяные поля. Это двинулся ладожский лед.

Одна за другою, огромные льдины перегоняют друг друга, лезут одна на другую и заполняют всю реку белоснежными обломками. Все снова кутаются в меха – но уже чуется победа весны: река свободна, ее плотно ослепляет яркой синевою.

И, наконец, выставляются зимние рамы. В квартиру врывается струя свежего воздуха, шум и стук городских экипажей, отдаленный звон церквей… Дрожки уже везде сменили санки, и пешеходы спешат во всех направлениях в легких пальто и весенних костюмах. Вот она, наша северная весна!

Sun is shining, ice is broken,

Bright’s the sky and melts the snow,

And in human heart’s awoken

Love of life and you and hope.[91]

– Зайка! Куда мы поедем? Ведь тянет в поле!

– Мне рекомендовали хорошенькую дачку на берегу, в Финляндии.

– Где именно? Я там бывала с тетей.

– В Оллиле. Там, говорят, скромно, тихо и недорого. У самого берега.

– И Джильку заберем?

– Разумеется!

Сказано – сделано. Вот мы уже на даче. Каждый день в четыре часа я уже дома, как истый дачный муж, до небес нагруженный пакетами. К поезду выходит Аля с собачкой на цепочке.

– А здесь очень мило! Все такие любезные! Тут рядом живет твой товарищ, высокий, красивый, с женою. Представь себе, у него такой же фоксик на цепочке. Он мне прямо навстречу, наши собачонки сцепились, начали играть, перепутали цепочки… Едва их разняли. Он покраснел, и я – тоже. Пришлось познакомиться, его фамилия Энден[92], жена его Боткина. Он даже твой родственник…

– Ну, вот тебе и знакомство… А это что за девочки?

– Ах, это мои маленькие поклонницы, Муся и Рита. Как только я выгляну, они уже начинают: «Дуська из голубой дачи, Дуська из голубой дачи!» Все время меня встречают и провожают. Уже на бегу кричат: «Моя ручка правая, моя ручка левая». Их папа бельгиец, а мама итальянка. Они перезнакомились со мною, обе такие славные и красивые. Но пойдем на пляж; очень холодно, мало кто купается, но теперь все гуляют, любуются на закат. Рядом Сестрорецкий курорт, многие заходят сюда.

На пляже разгуливали тепло закутанные дамы и мужчины в пальто. Только, видимо, чтобы не забывали, что это курорт, появилась дамочка в трико без малейших признаков платья. Ее окружала толпа поклонников. Подбежали Муся и Рита:

– Дуська, а ваш муж тоже привез конфет? Папа по субботам всегда привозит маме огромную коробку шоколада, мы уже знаем, что это значит. Дуська, когда мы будем уходить, выгляните из окошка!

– Ах, Зайка, в другой раз не забудь привезти масла. Я всюду спрашиваю чухонского масла, а они в ответ: «Тут нет чухон, тут только благородные финны». А напиваются хуже русских, вечером все ходят пьяные.

В августе мы уже были дома. «В гостях хорошо, а дома лучше». Это сейчас же почувствовали мы, когда, возвратясь в милый Питер, на нашу уютную квартирку, снова повидали всех родных и знакомых.

У Богуславских на званых обедах все было поразительно вкусно и прекрасно сервировано, и в то же время просто и патриархально. Собирались молоденькие племянники, которые потом «совещались» с тетей о своих нуждах, и два-три юных супружества – непременно Балюки с их маленькой дочкой, любимицей старика, садившейся рядом с «дедуськой» и поглощавшей все его внимание. Вначале Александра Ивановна наливала до краев полную тарелку борща и, поднимаясь, подносила ее мужу. Потом уже разносили гостям, и начинался общий шумный разговор.

В доме Марии Николаевны все было совершенно иначе. Впоследствии, уже на войне, я встречал ее гостей, которые удивлялись ее умению вести салон и едва заметно ставить каждого на свое место. «Мы прямо поражались, как ваша bellemere[93]умела держать себя с гостями – совершенно как Екатерина Великая».

На вечерах, перед ужином, нередко появлялись артисты, исполняющие под рояль красивые сольные номера и потом садившиеся за стол вместе с гостями. На больших обедах все было строго по этикету. Высочайшие гости (герцог Макленбург-Стрелицкий) помещались во главе стола. Вся столовая и салон были переполнены, и «свои» уже оставались в запасных комнатах. Там было непринужденно, были все близкие и родные. Когда все вставали, гости перемешивались между собою, и можно было встретиться с интересными людьми.

– Очень, очень рад познакомиться с супругой Ивана Тимофеевича, – говорил мой двоюродный брат Михаил Алексеевич Беляев[94], подходя к ручке моей Али. – Вы знаете, ведь вы как две капли воды походите на первую жену Тимофея Михайловича. Какое сходство! Ведь я ее отлично помню, я был тогда уже почти взрослым. Всегда буду рад вас видеть у себя.

Это очень пригодилось впоследствии, когда он был назначен на высокие должности и в конце войны – военным министром. Обыкновенно сухой и черствый, он всегда отлично принимал мою Алю и при случае всегда находил для меня слова привета.

Вторая зима пролетела еще скорее первой. Как часто мы теряем время, а когда оно уже пробежало, зовем его назад!

К постоянным свиданиям с родными, вечерам у Богуславских и Балюков присоединились и еще новые друзья. Между ними первое место заняли наши милые соседи по Оллиле: супруги Гендрике и их прелестная дочурка. Родители были горячими патриотами России: «Если б вы знали, с какой радостью мы вернулись из-за границы после долгих лет, проведенных там, – говорила мадам Гендрике. – Я готова была броситься на шею к жандарму, когда он звякнул шпорами и потребовал наши документы. Здесь все открыто, все нараспашку. А там мы задыхались, как замурованные в душной комнате…»

Появились и товарищи по артиллерийской офицерской школе, каждый уникум в своем роде: пожилой подполковник Дмитриевский, живой портрет армянского католикоса, женившийся в Риге на красивой толстой немке, которая не давала ему дышать своей ревностью; барон Таубе – по наружности точный слепок с императора Александра II, раб своего режима, которым он вызывал постоянные шутки товарищей; моложавый Бекеша, попытавшийся приволокнуться за нашей голубоглазой Анелей, которая потом не давала ему покоя, бросая на него негодующие взоры, пока не заставила покинуть поле сражения.