Подписано: Абдулла-паша,

Губернатор Джидды и Хиджаза

* * *

В области медицины он стяжал солидное уважение. Он достиг высот, справляясь со всем, от запоров до жёлчного камня, он вскрыл первый абсцесс, успешно исцелял нарушения сна и боли в пояснице. Этот шейх Абдулла, как говорили вскоре, настоящий чтец недугов, он рукой чувствует болезни. Тем временем его требовали к себе в основном патриархи, мужчины с крепкими голосами и тучностью, страдавшие от подагры и угрюмости. Господа, что принимали его как короля и платили как обманщику. Отцы, доверявшие ему жизнь сыновей.

Однажды один из них вызвал врача, чтобы со множеством почтительных оборотов задать ему вопрос, готов ли он провести лечение хозяйки дома. И врач, давно мечтавший получить доступ к гарему, к последней еще запретной для него области в доме, скрыл радость под торжественным заветом, что его долг помогать каждому человеку вне зависимости от его происхождения, дохода, пола. Тогда патриарх перечислил жалобы жены — боль и тошнота, симптомы почти любой болезни. Лишь только мое обследование, возразил врач, даст заключение о природе заболевания. Однажды, вскоре после прибытия в Каир, он лечил женщин, служанок из Абиссинии. Владелец их, живший напротив караван-сарая, попросил врача о помощи в деле, приводящем его в отчаяние. Шейх Абдулла предвидел смертельную заразу и собственную непригодность. Рабыни были набиты в убогую комнату. Они смотрели на врача не скрываясь и хихикали. Работорговец указал на одну молодую женщину. Она прекрасна и стоит не меньше пятидесяти долларов. Однако недуг понижает ее цену. Я не заметил изъян при покупке. Да и не мог бы. Врач тоже не видел в женщине ничего необычного, не считая ее объемного зада, но это, скорее, относилось к факторам, повышающим цену. Быть может, разъясните мне, в чем состоит ее недуг, спросил он. Разумеется, ведь вы не можете обнаружить его при свете дня. Ухмылка работорговца была омерзительна. Она храпит! Как носорог. Шейх Абдулла облегченно рассмеялся. Носорог? Необычно, правда? Остальные потешаются, они-то молоды и всегда хорошо спят. Эта маленькая слабость — не проблема для меня. Я знаменит в моей стране, причем одно из моих имен — Гаргареша, и вы удивитесь, узнав, что оно значит «повелитель храпа». Облегчение передалось и работорговцу. Понадобился один сеанс гипноза, чтобы вылечить женщину, по крайней мере так уверял врач. Работорговец пообещал заплатить, выждав ночь. То был один из самых легких его успехов.

Слуга патриарха спросил, не угодно ли врачу за ним проследовать. И врач пошел навстречу ожиданиям: длинные и вьющиеся, черные как тушь волосы, бархатистая кожа, тонкие руки, продолжение тех смеющихся глаз, что заговаривали с ним в переулках, и другие прелести. Ему неизвестен возраст пациентки, возможно, возбуждение преждевременно. По пятам за слугой, наверх по лестницам, мимо балюстрады — дверь. Слуга остановился и, повернувшись к врачу, спросил, каким глазом он видит лучше. Неподготовленный врач замялся, какому глазу отдать предпочтение. Тогда слуга обошел его со спины и повязал на левый глаз черную повязку, скрепив ее крепким узлом на затылке. Проверил, хорошо ли сидит повязка и лишь потом открыл дверь перед ними. Если женщина ценится вполовину меньше мужчины, пришло врачу в голову, то вполне справедливо, что мужчина должен и смотреть на нее вполовину. Поначалу ему показалось, что они в комнате одни, но потом до него донеслось шушуканье. Значит, женщины скрыты за ширмой, разделявшей комнату. Перед ним была низкая кровать и рядом с ней — несколько широких толстых подушек. Садитесь, шейх, пригласил слуга. Врач сел, приняв самую степенную позу, на какую только был способен. Он почувствовал, что кто-то приближается сзади. Легко, почти незаметно повернул голову направо, и из уголка глаза в поле зрения переместились три женщины, три пары тапочек, три накидки. Видимо, две женщины поддерживали третью. Шейх, услышал он слева голос слуги, если вы будете так любезны использовать вот это. Врач взглянул на предмет, который ему положили в руку. Калейдоскоп. Поднесите его к глазу, сказал слуга. Если я понадоблюсь, громко крикните, я стою перед дверью. Врач прижал цилиндр к правому глазу. Сломанные цветные пятна, осколки, свалились в кучу, рассыпались по краям. Он отдернул калейдоскоп — Да как это возможно! — тут же раздался предостерегающий голос слуги: Ни в коем случае не убирайте его! Потерпите, вам будет видно достаточно. Он вновь прикрыл глаз растекающейся мозаикой. Услышал шуршание ткани, ощутил мрачность, какую родит хроническая болезнь. Кто-то дотронулся до калейдоскопа. Краски подпрыгнули, он увидел маленькую руку, ковер на стене, нос, перетекающий в лицо, незакутанное лицо девушки, чей веселый и любопытный взгляд был устремлен на врача, наполовину слепого, наполовину снабженного монокуляром. Он улыбнулся, направив прибор на губы девушки, которые задвигались. Я вовсе не больна, сказала девушка, не я, моя мать. Зрительная труба в его руке двинулась дальше, найдя женщину на кровати. В ней было зашторено все, кроме боли. И как я должен ее обследовать? Врач ухмыльнулся. С таким же успехом я мог бы поставить диагноз, не выходя из дома. Давайте сделаем так же, как с другими врачами. Вы скажете, что нужно, и я буду вам помогать. Если бы мы могли начать с измерения пульса, сказал врач, было бы уже неплохо. Ему протянули руку больной. За запястьем последовали глаза и глотка. Левой рукой он держал калейдоскоп, правой ощупывал линии боли, тянувшиеся по спине женщины через почки и печень до мозаики живота, где его обследование окончилось. Однажды ему пришлось отложить окуляр, чтобы обеими руками ощупать припухлость. Женщины не остановили его.

Обследование доставило мало радости. Женщина временами издавала ворчливые звуки, на которые дочери реагировали успокаивающим воркованием. Ничто в ее страданиях не пробудило его сочувствия. Врач хотел как можно скорее покончить с этим разочарованием, к тому же не мог себе представить, как облегчить боль пациентки, не говоря уже про ее исцеление. Он начал распространяться о пользе диеты и пообещал написать рецепт и вручить его хозяину дома. Он хотел уже попрощаться, как вдруг третья женщина, до той поры сокрытая молчанием, попросила врача чуть задержаться, раз он уже пришел в их дом, поскольку у нее тоже есть недомогание, совсем небольшое. Но вначале надо проводить мать в постель. Врач дал согласие. Он остался сидеть, наслаждаясь послевкусием последнего голоса. Третья женщина была старше сестры, взрослая, тонкая, исполненная достоинства. Женщина, уверенная в себе. Сестры вернулись. — Я — замужем, — сказала старшая. — Пожалуйста, возьмите опять прибор, — сказала младшая. Муж ожидает от меня детей — каждое слово стоило ей больших усилий — и терпение не является его сильной стороной. Она сняла чадру и избавилась от накидки. — Все — в руках Бога, — пробормотал врач. — Разумеется, шейх, — сказала она, — но быть может, что-то во мне не в порядке, что-то, подвластное вам? Она была одета в темно-красное. — Если бы такой знаменитый врач, как вы, заверил бы меня, что я способна родить. Врач не мог отвести калейдоскоп от ее лица. — Разумеется, — пробормотал он, теряясь в чертах лица, отмеченных страданием. — Позвольте посмотреть в ваши глаза? Он приблизился к ее лицу, их разделяла половина локтя, длина калейдоскопа. Глубокие темные глаза были рыбами, плававшими в непостижимой душе. На щеке, под правым глазом, родинка, словно забытая черная слезинка. Вблизи она казалась чрезмерной, но на лице была частью безукоризненного облика. Она легла. — Начинайте, шейх. Он колебался. Как мог он проверить способность женщины к деторождению? Измерил пульс, чтобы выиграть время, но время приводило лишь к сомнениям. Он не мог пообещать ей ребенка. Несколько безвредных вопросов про аппетит и пищеварение подарили еще отсрочку. Поиски виновных в чужой семье не имели к нему никакого отношения, даже к нему как к врачу. Как мог он давать гарантии такого масштаба. — Вы скованны, шейх, — прервала она его мысли, из осязаемой дали. — Вы должны по-настоящему меня обследовать, речь идет о большем, чем моя жизнь. Знаю, вам тягостно, но умоляю, переборите себя. Сестра стала на колени рядом и начала раздевать ее. — Если вам неудобно, то можете убрать это прибор. В исключительных случаях можно пренебречь правилами, не так ли? И она посмотрела на него взглядом, который он мог бы читать часами. Посмотрел на ее живот, светлый и чуть округлый. Сестра взяла его руку и положила на пупок. Он глядел на свою руку через окуляр, как будто она принадлежала анатомическому натюрморту. Он не мог дерзнуть пошевелить ей. Кожа была прохладной и бархатистой. Как и ожидалось. Со страхом он ощутил собственное возбуждение. Можно ли было что-то заметить под его джеллабой? Не мог же он взглянуть на себя самого с калейдоскопом в руке. Как неловко. Она продолжит раздеваться, а он будет реагировать на ее горе инстинктивной похотью. Надо бежать. Он отдернул руку. — Простите меня, но мне нужно уйти. Сестры с удивлением глядели на него. Он встал, выронил калейдоскоп, отвернулся к двери. — Это не имеет к вам отношения, простите. Он был уже у двери. Мне нет прощения. — Подождите, — крикнула старшая сестра. — Если так не получается, то можете снять повязку. Врач распахнул дверь и поспешно вышел. Он покидал дом с привкусом собственной недостаточности.